Антон Первушин - Война по понедельникам (сборник)
— Стой! Не шевелись! — заорал рядом знакомый голос. — Я сейчас!
Валентин не видел, что происходит у него за спиной, но мысленно подбадривал Резвого: быстрее, парень, быстрее! На плечо Валентину легло что-то твердое. Он ухватился за это твердое и, присев, лег на спину. Автомат он перекинул на грудь. Теперь Валентин лежал в странной и чертовски неудобной позе, глядя в небо и обхватив конец длинного металлического прута, грязного от покрывающей его ржавчины.
— Тащи! — крикнул он Резвому.
И тот потащил.
Через минуту они сидели на твердом месте, взмокшие от пота, задыхающиеся. Валентин разглядывал свои измазанные ржавчиной и ободранные кое-где ладони.
— Я думал обосрусь, — непринужденно сообщил Резвый.
— Где ты его достал? — спросил Валентин, косясь в сторону прута.
— Там у спуска их целая куча, — отвечал Резвый. — Ты просто не заметил. А я подобрал. Думал, пригодится. Вот он и пригодился.
«А ведь парнишка этой железякой…— подумал Валентин. — Мог бы он меня или не мог?»
— Эх, — сказал он вслух. — Говорила мне мама, тише едешь — дальше будешь…
И Резвый засмеялся этой не слишком удачной шутке. А Валентин подхватил его смех.
«Не мог бы», — решил он с явным облегчением.
* * *…Они остановились на окраине города в пустом полуподземном гараже. Свет проникал сюда через пролом в потолке. Валентин присел на корточки, прислонился спиной к холодной шершавой стене.
— Что же ты за мной поперся? Может, объяснишь наконец?
Резвый растянулся на грязном полу — не привыкать.
— Мне пути назад не было, — сказал он. — У нас с этим строго. Пятерка погибла, старший пятерки погиб, а я жив. Никто из наших мне не простит. Я бы сам не простил.
— Но твоей-то вины в случившемся не было.
— Это без разницы.
— М-да… порядочки у вас еще те…
— Я подумал… жратвы нет, толкового оружия нет — куда идти? Башмаки и те отняли…
Валентин, сидя в тени, улыбнулся.
— А откуда ты? — поинтересовался он. — Что вы за люди? Чем живете?
Паренек помолчал.
— Я член Общины Нового Поколения.
— Слыхал о такой. Но ни с кем из ваших до сих пор встречаться не доводилось.
— Мы — новое поколение, — заявил Резвый, приподнявшись. — Мы — первое поколение нового мира. Старый мир, одряхлевшая система ушла, рассыпалась. Теперь уже ясно, что возврата не будет, новое — навсегда, — было очевидно, Резвый говорит с чужих слов; изменилась даже интонация, внутренний тембр его голоса («Какой-нибудь новоявленный босс вещал, — подумал Валентин. — Хер ему в задницу!»). — Капитализм, социализм, коммунизм, фашизм — все это ничего не значит теперь, ничего не несет в себе. Пустой звук, слова. И главная причина гибели этих систем в том, что хозяева в их структуре выдвигались из среды обыкновенных людей. Они могли быть диктаторами или всенародно избранными президентами, но они оставались людьми. Положение этих «хозяев» было неустойчивым, шатким: их свергали, убивали. Никто из них никогда не знал, чего же на самом деле нужно толпе, поднявшей их над собой. Они никогда не были настоящими хозяевами, потому что оставались людьми. Они были зависимы от массы, послушны ее воле.
Но вот наступили новые времена, пришла новая эпоха. А с ее приходом появились новые хозяева. И это не просто хозяева, это Хозяева с большой буквы. Мы мало что знаем о них, но они владеют этой планетой. Они ведут себя так, будто планета — их собственность, и никто не смеет противостоять им. А значит, они Хозяева. И мы, члены общины, безоговорочно признаем за ними право быть хозяевами на Земле. Мы придерживаемся всех установлений и ограничений, которые они определили для нас. Мы не заходим в города, мы не пытаемся восстанавливать науки и технологии, книги мы уничтожаем. Мы не вторгаемся на болота ночью…
— Ага, — глубокомысленно перебил Резвого Валентин, — а я, значит, вторгся?
— Да, — Резвый кивнул. — И ты должен был умереть… Мне до сих пор непонятно, как ты остался в живых… Умудрился пройти через болота и избежал гнева Водяного…
— Значит, я — Хозяин, — смеясь, сказал Валентин, но заметил, как округлились глаза Резвого, поспешно добавил: — Да шучу я, шучу, конечно… Но вообще это очень интересно. Водяной, говоришь? А в городе кто?
— В городе — Домовой.
— Понимаю… В болоте — Водяной, в городе — Домовой. Фольклор. Представляю, как там у них на западе…
— Ты, правда, не Хозяин?
— Да нет же. Сказал, что шучу. Забудь об этом. Я, понимаешь ли, сам их ищу, Хозяев. Надеюсь найти и поговорить. Не знаю вот только, захотят ли они со мной разговаривать. Хочешь, пошли вместе. Только учти, это очень опасный путь.
Резвый поежился.
— Дай подумать.
— Думай… До утра тебе времени. Потом я ухожу… Или мы уходим.
Валентин понимал Резвого: нелегко вот так с ходу решиться, перебороть страх перед Хозяевами и покорность Хозяевам, вдалбливаемую «старшими».
Однако утром они вышли вдвоем, обогнули город по окраине, и на юге, в пригороде, шагая по дороге, увидели густо поросший травой холм и человека, наблюдающего за ними с его склона…
…Старый дядька Черномор
С ними из моря выходит
И попарно их выводит…
Как и обещал, Ким познакомил Антона с «идеологом» славных Витязей.
Вдвоем они заявились к нему прямо на квартиру, и хозяин собственноручно открыл им дверь.
— Константин Павлович, — представился он, протягивая Антону крепкую мозолистую ладонь.
Антон ответил на рукопожатие, приветливо улыбнулся. Кое-что он уже знал об этом удивительном человеке. Например, знал, что Витязи прозвали его Черномором. Теперь Антон имел возможность сравнить облик Константина Павловича с обликом известного пушкинского персонажа и нашел сходство более чем убедительным: борода, мохнатые брови, хорошо развитая мускулатура, крепкий, коренастый; широченный торс обтягивает майка (жаль — не кольчуга); под материей на груди рельефно выделяется крестик.
— Приветствую, — прогудел Черномор, впуская Кима с Антоном в прихожую.
Антон, свыкшийся с вечным бедламом у Кима и считавший, что этот бедлам, по-видимому, есть атрибут настоящего Витязя (как, например, меч или личный Оружейник), приятно удивился, обнаружив чистоту и почти идеальный порядок в квартире Черномора. Дорогих вещей, дорогого интерьера здесь, кстати, не было. Черномор предпочитал вещи простые, добротные.
И везде по стенам были развешаны картины.
По общему количеству этих картин хватило бы на средних размеров выставку. Все это были, само собой, подлинники, а автором являлся сам Черномор. Основным сюжетом картин было распятие Христа, в меньшем количестве — разнообразные события, ему предшествующие и, соответственно, за ним последовавшие, как то: тайная вечеря, восхождение на Голгофу, воскресение. Антон обратил внимание на интересную деталь: все люди и животные — персонажи картин — оказались покрыты сеткой каких-то прямых тонких линий. Особенно четко это было видно на полотнах с распятием: сетка вертикальных линий над правой рукой Христа, сетка вертикальных над левой, сетки линий по всему выгнутому от мучительной боли телу. Тут Антон догадался, узнал. Линии эти — ни что иное, как общепринятое изображение эпюр напряжений и моментов, используемых при расчетах напряженного состояния в сопромате. Замысел сразу стал Антону понятен, и очень довольный своей сообразительностью, он оторвался от картин и поискал глазами Кима.
