Джо Хилл - Произраки двадцатого века
— Я знаю, как ты вышел к моей задней двери. Знаю, почему ты здесь оказался. По той же причине, по какой здесь оказываются остальные, — сказала хозяйка, и он решил, что она имеет в виду букву «X» на дереве, но не угадал. — Потому что в четверти мили отсюда есть стрелка на путях, и поезда притормаживают, а вы спрыгиваете, чтобы не встретиться с Арнольдом-Удавкой в Нортгемптоне. В этом все дело? Ты тоже спрыгнул на стрелке?
— Да, мэм
— Из-за Арнольда-Удавки?
— Да, мэм. Говорят, от него стоит держаться подальше.
— Так говорят только потому, что у него такое прозвище. А сам он совсем не страшный. Он старый и толстый, а если и попытается кого догнать, далеко не убежит — свалится через три шага. Да он и не побежит ни за кем. Единственное, что заставит его спешить, — это известие, что где-то продаются бургеры по десять центов за пару, — добавила она. — А ты послушай меня. На этой стрелке поезда идут тридцать миль в час. Они почти не тормозят. Прыгать на такой скорости гораздо опаснее, чем встречаться с Арнольдом.
— Да, мэм, — сказал он и потер левую ногу.
— Вот в прошлом году одна девушка — беременная — спрыгнула здесь, угодила в дерево и сломала шею. Слышишь?
— Да, мэм
— Беременная девушка. Она ехала с мужем Ты рассказывай всем об этом случае. Пусть знают, что надо дождаться, пока поезд остановится. Целее будут. Вот твоя яичница. Хочешь джема к тостам?
— Если вас не затруднит, мэм. Спасибо, мэм. Не могу выразить, как вкусно все пахнет.
Она оперлась о кухонный прилавок и с ложкой в руках наблюдала за тем, как он ест. Он не разговаривал, быстро ел, и все это время она смотрела на него и молчала.
— Что ж, — произнесла она, когда он закончил. — Пожалуй, пожарю-ка я еще парочку яиц.
— Что вы. Я наелся.
— Больше не хочешь?
Киллиан колебался, не зная, что ответить. Это был трудный вопрос.
— Хочешь, — решила за него женщина и разбила в сковородку еще два яйца.
— Я выгляжу настолько голодным?
— Голодным — не то слово. Ты выглядишь как бездомный пес, готовый перерыть помойку ради куска чего-то съедобного.
Она поставила перед ним тарелку с яичницей, и он предложил:
— Если в доме найдется какая-нибудь работа для меня, я с удовольствием выполню ее.
— Спасибо. Но никакой работы нет.
— Может, вы еще подумаете. Вы пригласили меня к себе на кухню и накормили, и я очень ценю это. И хочу отплатить. Я не боюсь никакой работы.
— Откуда ты?
— Из Миссури.
— Я так и думала, что ты с юга. У тебя странный выговор. А куда держишь путь?
— Не знаю, — ответил он.
Больше она ничего не спрашивала, прислонившись к стене с ложкой в руках, и некоторое время смотрела, как он ест. Потом она молча вышла, оставив его на кухне одного.
Доев, он остался сидеть у стола, не зная, что делать. Не следует ли ему встать и уйти? Пока он мучился в нерешительности, женщина вернулась с парой низких черных сапог в одной руке и черными носками в другой.
— Примерь вот это, может, подойдет, — велела она Киллиану.
— Нет, мэм. Я не могу.
— Можешь. Давай, надевай. Размер, похоже, подходящий.
Он надел носки и сунул ноги в сапоги. С левой ногой он старался быть осторожным, но щиколотка все равно вспыхнула болью. Он со свистом втянул в себя воздух.
— У тебя что-то с ногой? — спросила женщина.
— Я подвернул ее.
— Когда спрыгивал с поезда?
— Да, мэм.
Она укоризненно покачала головой:
— А кто-то просто разобьется. И все из-за страха перед старым толстяком с шестью зубами во рту.
Сапоги были великоваты, но только на размер. Они застегивались на молнию. Черная чистая кожа лишь слегка потерлась на носках.
— Ну и как они тебе?
— Сидят хорошо. Но я не могу их взять. Они совсем новые.
— И что же? Мне от них толку никакого, а мужу они больше не нужны. Он умер в июле.
— Мне очень жаль.
— Мне тоже, — сказала она, ничуть не изменившись в лице. — Ты кофе хочешь? Я забыла предложить тебе кофе.
Он промолчал, и она налила ему и себе по чашке кофе и сама села за стол.
— Он погиб в аварии, — сообщила она. — Перевернулся грузовик. Погиб не он один, там было еще пятеро. Может, ты слышал. В газетах много об этом писали.
Он не ответил. Об этой аварии он ничего не слышал.
— За рулем сидел мой муж. Кое-кто считает, что он виноват. Что он был недостаточно внимателен. Даже проводили расследование. Кто знает, быть может, это и вправду его вина. — Она помолчала и заговорила вновь: — В том, что он погиб, есть одна хорошая сторона: по крайней мере, ему не пришлось жить дальше с этой виной. Жить и думать, что люди погибли из-за него. Это бы съело его изнутри.
Как бы Киллиан хотел, чтобы он был Гейджем! Гейдж нашел бы, что сказать. Гейдж потянулся бы через стол и прикоснулся к ее руке. А Киллиан сидел в сапогах погибшего мужчины и боролся с немотой. Наконец он выпалил:
— Самое плохое обычно случается с лучшими из людей. С самыми добрыми. И чаще всего без причины. Просто такая дурацкая судьба. Если вы не знаете наверняка, что виноват он, зачем мучаете себя мыслями, будто это так? Потеря близкого человека и без того тяжела.
— Хм… Да, постараюсь не думать об этом, — ответила она. — Я скучаю без него. Но каждый день я благодарю Бога за те двенадцать лет, что мы провели вместе. Благодарю Бога за наших дочерей. В их глазках я вижу его глаза.
— Да, — кивнул он.
— Они не знают, что делать. Совсем растерялись и не знают, что делать.
— Да, — опять кивнул Киллиан.
Они посидели за столом в молчании, и потом женщина сказала:
— Ты вроде одного с ним роста Погоди-ка, я принесу тебе еще рубашку и брюки.
— Не стоит, мэм. Мне неловко. Я не могу брать у вас вещи, если мне нечем расплатиться.
— Не говори ерунды. Плата тут ни при чем. После того ужасного события я пытаюсь найти в жизни как можно больше хорошего. Я хочу, чтобы ты взял его одежду. Так мне будет легче, — сказала она и улыбнулась.
Сначала он решил, будто у нее седые волосы. Теперь же, когда она сидела у окна в водянистом луче солнца, он разглядел, что скромный узел волос на затылке не седой, а белокурый, почти белый — как у ее дочерей.
Она поднялась и снова покинула кухню. Пока ее не было, Киллиан помыл за собой посуду. Женщина вскоре вернулась с парой брюк на подтяжках, плотной рубахой в клетку и нижней рубашкой. Она провела Киллиана в маленькую спальню за кухней и оставила его там переодеваться. Рубашка была велика. У нее был слабый, но отчетливый мужской запах, нельзя сказать, что неприятный. Еще от нее пахло табачным дымом. Киллиан видел над плитой курительную трубку из кукурузного стебля.
