Владимир Шибаев - Прощай, Атлантида
– Проползайте снизу, – дельно скомандовала бодрая старуха и потом рукой поманила Арсения в свою комнату.
Сеня, как заправский сапер перед неминучим, пролез, скрипя ножками, под стулом и, чрезвычайно довольный, вступил в бабкины аппартаменты.
– Чаю, наконец, будете? – деловито справилась Феня. – До шести утра вполне время есть, – поглядела она на щелкающие ходики. – Не пробудится, медведь, падкий до сладкого, – и в две чашки долила бурлящий кипяток.
– Феня, – спросонья стал таращить глаза еще зацелованный льдом Арсений на преобразившуюся развалину. – Как же Вы?
– Риточке звонить? Сама не решилась без Вашей отмашки, – спросила старая женщина. – Заедет за Вами и вывезет…
– Пожалуй, не надо, – подумав, ответил географ. – А Вы с ней… вместе?
– Я работаю. Халтуры совсем не стало. Никому мы не нужны. А жить надо, – и она сунула под нос Арсению какую-то желтую афишку.
С бумаги на Полозкова смотрела бодрая, почти молодая Феня.
" Заслуженная артистка Кзылорлино-Балхашии и Дурятии, народная артистка Помалу-Немецкого АО" – вещала афиша крупными буквами. – Монологи, фортепианные скетчи, сценки из жизни, художественный посвист. Правила бомонда, французские пословицы и последние манильские моды. Уроки артикуляции и дикции. Все в одном представлении. Входные билеты свободно продаются.
Феня прошла чуть в глубь и закрыла лицо руками.
– Боже, – сказала она, обращаясь к географу. – Ведь моя любимая роль – Кабаниха. Как я обожала эту строгую даму, – Феня вдруг вся скукожилась, налилась деревянной статью купчихи, в руку ее будто-бы забралась крепкая клюка, и Феня грозно воскликнула. – " Что ты сиротой-то прикидываешься! Что ты нюни-то распустил? Ну какой ты муж? Посмотри на себя".
Потом вновь мягко повела руками:
– Где бы я не играла, в Мелитополе или Игарке, люди сидели со светлыми лицами, партер веял духами и мандаринами, а галерка шуршала карамелью. Разве сейчас так? – Тут из Фени, мягко опавшей, сузившейся и приобретшей теплую неловкость движений вывалилась нежданная Офелия. – " А я, всех женщин жалче и злосчастней, вкусившая от меда лирных клятв, смотрю, как этот мощный ум скрежещет, подобно треснувшим колоколам".
– Где бы мы не проводили гастрольную ночь, иногда и с милым другом, в захудалой гостиничке, в Анадыре или Шацке, или в помпезном кинотеатре Геленджика – в чистой вазочке возле меня всегда ночевала хоть одна свежая роза. Или тюльпан. А люди в фетровых шляпах и крепдешиновых платьях спокойно дожидались нас у служебного входа и просто говорили: "Спасибо". Но я не любила выездные концерты, будто ты щипач попал в вонючий трамвай, – Феня опять закрыла лицо руками и стояла так с минуту.
– Да, знаете, – грустно подтвердила она. – Приходится наниматься на разные роли, на выездные концерты. Но Риточка человек очень хороший, она разбирается в старых актриссах. Я ей звонить не стала. Подумала, Вы возразите. Вам бы от этих людей надо скрыться, – и она повела рукой в сторону коридора.
– А зачем же Вы… рядом с Аркадией Самсоновной… подсадные…
– Этого я не знаю, – отрезала Феня сухо. – Халтура в провинции. Вот телефон. Возьмите и адрес, – и она протянула Арсению клочок бумаги. – Здесь не очень далеко, одна остановка электричкой. За портом, у реки. Дом престарелых работников умственного труда. Хотя, конечно, уехала Аркадия не просто так, а на медицинской карете. Ну, не знаю. Чай пейте. Может быть, с баранками?
– Поеду-ка я срочно, – отрапортовал географ, кратко глянув в окно, уже потерявшее плотность ночи.
– Возьмите в дорожку фляжечку моего ликера, маленькая, в карман как раз лезет, – предложила Феня, вынимая из буфета плоскую склянку бывшего коньяка. – На ночь, если сон упрыгивает, десять-двадцать капель. И забудете все невзгоды. Как это Вы Аркадии приглянулись, удивляюсь.
– Спасибо, – промямлил Арсений, суя фляжку в карман пиджака.
Потом схватил фибровое чудовище и направился в коридор.
– Ни пуха, – промолвила вслед уважаемая прима.
– К чертям, – неумело отозвался путешественник и потащился по лестнице вниз.
На пятачке первого этажа к батарее жался ранний пацаненок, жуя тщедушную папироску, а рядом ухмылялся верзила с квадратной рожей.
– Здравствуйте, дядя географ, – вежливо поприветствовал Кабанок. – Это мой учитель, – почтительно сообщил он спутнику. И другим тоном сказал. – Мужик, закурить будет?
– Не курю, – кратко отшил мальчугана Арсений и тут же получил оглушительный удар по темени и, теряя остатки сознания на заплеванную плитку подъезда, услышал удяляющийся малиновый звон колоколов.
* * *Арсений очнулся, когда рыдван с огромным багажником, где была вылежала прошлыми постояльцами мягкая лежка и теперь он соляным мешком переваливался и подпрыгивал на каждой ухабе, резко сбавил ход, приветливо взвизгнул клаксоном и встал. Из щели щелкнувшей и отвалившейся крышки брызнул свет фонарика, крепкие руки ухватили упревший до седьмой соли тюк и выкинули вон. Громыхнул замок и засов, и Арсений, потирая слегка лопнувший затылок и завядшие уши, увидел себя на скамье в громадном, темноватом зале-ангаре с разрисованными ржавой гнилью стенами и тусклой теперь лампой, вяло склонившейся над огромной болотного цвета махиной, занимавшей почти все нутро. Рядом со своими целыми ногами он с облегчением отметил заветный чемоданчик со старухиным бельишком.
Арсений тут же признал старого знакомого монстра – это, конечно, был броневик из стрип-кафе "Касабланка" и, похоже, тот самый зальчик, который он когда-то пробегал на пути к "сралке". Наверху, из стройной круглой башенки, ядовитым грибом сидевшей над толстым кривым корпусом, торчала, ощерившись, толстая жирная палка, изображавшая пулемет. Современной синей краской на боку опасного чудища теперь на ткани был выведен лозунг: " ЗАВЛАСТЬ САВЕТАВ" и еще один красной краской с другого борта " БОЙСЯ БУРЖУЙ ПРИШЕЛ ТЕБЕ…", и дальше надпись убегала за угол махины. Над танкеткой на обрубленной палке от граблей крепилась крупная фанерка с тоже загадочной фразой: " Павлик Отморозов в диникинских тылах. Съем фильма ПРОСИМ НИМИШАТЬ КИНО".
– Нравится? – довольно спросил сопливый голосок.
Полозков опустил глаза и увидел сидящего на дверной приступке броневика сурового парнишку Папаню в окружении двух-трех здоровых парнюг с обритыми, как бифштекс, отечными боксерскими лицами.
– Наша корыта! – с гордостью ткнул пацан в железо. – Надписали, чтобы прогуливать иногда. Водит мордой, жрет любую жрачку – дрова, уголь, бензин, спирт глушит круче ребят, колесами жужжит, как цекотуха. Настоящим патроном жахает, а вот холостым – пока никак. Но обучим. Ей гимназий не кончать.
