Сергей Казменко - Китеж. Сборник фантастики
Турусов постарался изобразить на лице нечто вроде благодарности за оказанное доверие. Он хотел быстрее выйти из этого старинного зданьица, выйти легко и без продолжения несомненно интересного разговора.
— В котором часу прибудет состав? — по-деловому спросил он.
— Вероятно, уже прибыл. Но мы вас не торопим, у вас есть время до пяти утра, — мягко пояснил товарищ Борис,
Турусов закинул на плечо вещмешок, в котором рядом с магнитофоном Смурова лежали две папки. Кивнул на прощанье. На мгновение встретился взглядом с товарищем Алексеем. И вышел.
Туман уже опускался на город, белое молоко колыхалось метрах в пяти от мостовой.
За сортировочной горкой на тупиковом пути стоял нужный Турусову состав. Турусов не спеша прошелся вдоль вагонов, цистерн и открытых платформ и вдруг сообразил, что перед ним тот самый состав, на котором он самыми невероятными маршрутами пересекал русскую землю. Он ускорил шаг и вдруг остановился перед коричневым товарным вагоном, на котором белой краской был выведен номер 112. Турусов откатил двери и забрался внутрь.
В дальнем углу все так же стоял ГРУЗ. Сопровождающий перестал чувствовать себя “бывшим” и облегченно вздохнул. Потом подошел к служебному купе и оцепенел: на нижней полке так же, как и две недели назад, неподвижно лежал Радецкий. На впавших щеках выросла добротная рыжая борода.
Турусов приложил ухо к груди Радецкого и услышал едва различимые редкие удары сердца.
Он умрет не проснувшись! — взволнованно подумал Турусов, потряс напарника за плечи и удивился, насколько легким и бестелесным показался ему Радецкий. Он с легкостью усадил его, прислонил спиной к стенке служебного купе. Нервно прошелся к грузу и обратно. Приняв окончательное решение, взвалил Радецкого на спину так, как когда-то в школе на уроках гражданской обороны учили выносить раненых. И с этой, показавшейся нетяжелой, ношей выбрался из вагона.
Бредя в густом тумане, Турусов все же почувствовал вес Радецкого, хотя тот и явно похудел. Обойдя сортировочную горку, Турусов прошел под хиленьким прожектором и свернул налево, туда, где начиналась улочка, ведущая в самый центр, к ратуше и базару. Уже идя по этой улочке, Турусов неожиданно наткнулся на военно-морской патруль. Они остановились друг напротив друга. Пожилой усатый мичман отдал команду одному из своих матросов, и тот натренированно прощупал Турусова.
— Оружия не обнаружено! — доложил матрос мичману.
Опешивший Турусов неподвижно застыл.
— Что вы здесь делаете в два часа ночи? — строго спросил начальник патруля.
— Мне нужна больница, — выдавил из себя Турусов. — Надо человека спасти…
Мичман заглянул за плечо Турусова.
— Пьяный?
— Он умирает! — выкрикнул сопровождающий, пораженный олимпийским спокойствием патруля.
Мичман приказал матросам помочь, и они, разгрузив Турусова, поволокли Радецкого под руки. Как в усмерть пьяного.
Больницу нашли быстро, на соседней улице. Дежурный врач, низенький еврей с побитым оспой лицом, словно искал повод отказаться от приема такого пациента.
— Так что, вы говорите, у него за болезнь? — уже в пятнадцатый раз спрашивал он Турусова.
— Летаргический сон, — сдержанно ответил тот.
— Ладно, занесите его на третий этаж. У нас нет санитаров.
Хорошо, что патруль был рядом. Матросы охотно помогли дотащить Радецкого до третьего этажа и уложили на раскладушку, выставленную в узком коридоре.
Дежурный врач записал фамилию Радецкого на медицинскую карточку и очень удивился, что у пациента нет адреса.
— Я наведаюсь на днях, — сказал на прощание Турусов. — Постарайтесь его разбудить и спасти!
— Что будет в наших силах! — не очень уверенно пообещал врач.
Турусов без труда вернулся к стоящему в тупике составу, забрался в вагон и присел на полку Радецкого.
С Выборгом он был в расчете.
Вещмешок здесь, а в нем самое ценное достояние Турусова: самодельный магнитофон Смурова и две папки.
Возвращаться в клуб собаководства нет нужды.
Ящик ТПСБ 1755 стоит в другом углу вагона и на суд редколлегии истории — по крайней мере в этот раз — не попадет.
Турусов встал, вытащил из-под столика примус, поставил чайник и глянул в окошко, сквозь которое ничего видно не было.
Скоро туман поднимется, подумал Турусов. И в путь. Только куда дальше?!
Он подтащил к купе для сопровождающих ТПСБ 1755, выложил на крышку ящика магнитофон, алюминиевую кружку, кусок рафинада.
Остался я один, подумал Турусов. Ему сделалось страшно от своего одиночества, но это не был физический страх.
Турусов почувствовал на себе огромную ответственность за прошлое, и еще большую ответственность за настоящее, и понял он, что пришло время спасти историю от костра, пришло время уточнить маршрут состава, а завтра, быть может, появится получатель груза, который не испугается всей тяжести этих ТПСБ и крепко пожмет руку Турусову, и скажет: “Ну вот, вы наконец доехали!”
И будет искренне удивляться, почему расстояние в семьсот километров состав преодолел за пятьдесят лет, но все равно будет счастлив и будет кричать прохожим: “Смотрите, что нам привезли! Идите сюда! Вы и не знаете об этом!”
Турусов задумался: а пойдут ли прохожие? И если пойдут, то не будут ли возмущаться и требовать, чтобы убрали с такой чистой улицы такие громоздкие и эстетически несовершенные ящики?
Вскипел чайник.
Турусов отодвинул магнитофон на край ящика и вдруг уловил ухом едва заметное шипение, доносившееся из самодельного аппарата. Он затаил дыхание и напряг слух в надежде услышать продолжение прерванного монолога инженера-конструктора физической лаборатории Смурова Александра Петровича. Но в возникшей тишине вагона по-прежнему звучало лишь едва различимое шипение. Мелькнула догадка: может, он сейчас на запись работает?
Турусов собрался с мыслями, откашлялся.
— Если вы когда-нибудь услышите меня, Александр Петрович… — он склонился над магнитофоном и произносил слова медленно и четко: — …то знайте, что я тоже был сопровождающим груза ТПСБ. Фамилия свою называть не буду, потому что еще не знаю, когда и кто станет получателем груза. Я не стремлюсь в историю, я даже еще не утвердился окончательно в том, что настоящая объективная история существует, а если она все-таки существует, то чего она принесет больше: вреда или пользы. Без сомнения, есть исторические моменты, способные поколебать веру человека в свое правильное и праведное прошлое, а там, где вера в лучшее прошлое ставится под сомнение, переоценке подлежит все, включая отношение к настоящему и будущему. Ведь практически мы строим этажи здания, яму под фундамент которого рыли наши деды, а сам фундамент укладывали отцы. Я не верю, что деды и отцы гнали брак, но нельзя не учитывать и того, что строительные материалы истории у наших поколений были различны, и если не признавать этого, то в один день по самой безобидной причине здание даст трещину. И только тогда забегают комиссии, и чиновники будут валить всю вину на тех, кто рыл яму и укладывал фундамент. И выяснится в конце концов, что фундамент строился совсем под другое здание и что, если теперь не снять лишние нелепые этажи и тщательно не продумать реконструкцию, то и стены рухнут. Я еще буду на маршруте, буду до тех пор, пока не потеряю веру в полезность своего дела. Но если же утрачу веру… ищите меня в Кенгараксе…
