Сергей Лукьяненко - Дверь во тьму (сборник)
— Пойдем, — кивнула Эйлар юноше. — Мы погуляем по саду… и поговорим.
Я, Эйлар Ваас, клянусь — и клятва моя верна, ибо я стою на своей земле. Во мне не было веры в чужака. Он был рабом — потому что сдался отцу живым. Он был рабом — ибо повиновался нелепым законам неизвестных ему людей. Он был рабом — ведь никто не подчинялся его приказам.
Но я помнила основы порядка — и во мне проснулся страх. Отец не мог ошибиться — значит, я должна изобличить раба. Ну а потом… Для раба, скрывающего свою сущность, придумано множество видов смерти. Лишь одной нет среди них — быстрой. Я ненавидела чужака — и поклялась доказать его природу еще до захода солнца.
Я, Эйлар, думала так.
Сад замка Ваас… Немногие свободные видели его красоту, а что до рабов — какую цену имеет их мнение? Раб может оценить красоту, может создать ее, может стать ее частью. Но лишь свободный способен увидеть прекрасное таким, какое оно есть на деле.
Эйлар Ваас и чужак из другого мира шли по прозрачным дорожкам из каменной воды, теплой и мягкой на ощупь Они миновали поляну пылающих цветов, вспыхивающих разноцветным сиянием, когда на них садились огненные пчелы. Они остановились на деревянном мостике, перекинутом через Сиреневый пруд, — и долго стояли там, вдыхая сладкий аромат, рождающий в душе радость и щемящую тревогу о будущем. Они взобрались на Музыкальный холм, и черно-белые камни под ногами вызванивали печальную мелодию, которая рождалась однажды и никогда больше не могла повториться. И там, на вершине холма, опустились на изумрудную траву, мгновенно сплетшуюся в мягкие, украшенные белыми цветами кресла.
— Как тебя звать? — спросила Эйлар, хотя и знала ответ.
— Александр.
— Это имя раба, — ответила Эйлар. И почувствовала обиду, что проверка оказалась столь простой.
— Рабы не имеют имен вообще, так мне говорили.
— Не имеют имени низшие рабы, им незачем его иметь. Те, кто хоть чем-то может быть полезен, носят имя — слишком длинное для свободного человека.
— У наших миров разные законы. Впрочем, иногда меня зовут другим именем — Саша.
— Ты не хочешь признать очевидного, раб, — ответила Эйлар. — Скажи, ведь в своем мире ты подчинялся другим?
— Да, но лишь тем, кому я согласен был подчиняться. Никто из них не назвал бы меня рабом. И в любой миг я мог стать выше их и отдавать приказы.
Он смотрел на Эйлар, и в глазах его было больше любопытства, чем страха.
— Когда мой отец забрал тебя из твоего мира, ты даже не пробовал сопротивляться. Это поступок раба.
— Это поступок разумного человека. Твой отец был сильнее меня, он вышел из воздуха, словно для него не существовало расстояний. Я не знал пределов его силы, я не хотел рисковать. Но мне было интересно происходящее.
Эйлар вздрогнула — так мог ответить и свободный. Но перед ней сидел раб!
— Ты хочешь сказать, что в твоем мире люди одновременно рабы и свободные? — спросила она. — Это невозможно.
Александр кивнул:
— Нельзя быть немного несвободным. Мы знаем это.
Эйлар кивнула:
— Если вы не можете быть свободными — вы станете рабами. Мой отец завоюет ваш мир.
Александр улыбнулся:
— Наверное, это будет очень трудно сделать. Ты не знаешь силы нашего мира. Его злой силы…
Эйлар не ответила. Она помнила картины, показанные ей разумом Уммилиса, выкравшим их из памяти чужака. Стальные машины, ползущие по земле и выбрасывающие огонь. Стальные птицы, летящие выше облаков и заливающие землю ядом. Стальные корабли, несущие в себе отряды обученных рабов.
Но и Александр не подозревал о силе ее мира. О том, что скрыто за красотой садов и каменными дверями подземелий. Черные бабочки, такие маленькие, что их трудно увидеть, откладывающие в сталь тысячи крошечных прожорливых личинок. Неделя — и упадут на землю стальные птицы; утонут, рассыпавшись в труху, корабли; развалятся бронированные машины-танки. А потом настанет черед птиц-горноф, мерзких ночных тварей, нападающих только на детей и женщин, плюющих в глаза выжигающим мозг ядом. А потом рабы, не имеющие имен, проглотят скользкие разноцветные личинки сабира и пойдут в бой с оставшимися врагами. И из каждого убитого и разрубленного раба вырастет новый боец, получеловек-полусабир, оборотень, жаждущий лишь одного — убивать и вкладывать в плоть скользкие личинки.
Эйлар посмотрела на чужака. И ощутила что-то похожее на жалость. Раба можно жалеть — от этого он не становится свободным.
— Расскажи мне о своем мире, — приказала она. — Не то, что ты говорил Уммилису — о правителях-слугах и свободных рабах. Говори о себе: как ты жил и чего хотел. Говори правду — я почувствую ложь.
И чужак с длинным именем раба начал рассказывать.
Я, Эйлар Ваас, стою перед вами — свободными людьми, равными мне. И говорю то, что не хотела бы рассказать. Но есть закон, и он требует ответа.
Свободного можно убить — и он умрет свободным. Убийца может быть наказан, а может быть прощен — кем бы он ни был, слугой или господином.
Но свободного нельзя сделать рабом. И виновный должен умереть — кем бы он ни был, слугой или господином.
И от сотворения земли люди смотрели друг на друга, пытаясь понять, кто свободен, а кто раб. Было так до тех пор, пока не пришла истина.
Правда не принадлежит человеку — она видна лишь другим людям. Истина находит того, кто может ее увидеть. Она заставила меня говорить с чужаком, носящим рабское имя. Мы говорили до вечера, когда над горами поплыли Зеркальные облака, и до полуночи, когда звезды, которых он не знал, загорелись над нами, и до утра, когда оранжевый рассвет разбудил птиц в саду. Я поняла, что случилось. Я знала, что должна делать. Но страх ошибиться терзал меня, и я спросила его…
Сизер, теплый ветер утра, раскачивал цветы в саду замка Ваас. Эйлар спросила, держа руку на поясе-змее, готовом ожить и убить врага:
— Александр, ты говорил о девушке, которую любишь. Но она далеко. Скажи, ты смог бы остаться со мной? Быть свободным, а не рабом. Править вместе со мной. Ты смог бы полюбить меня?
Чужак вздрогнул, он не ждал такого вопроса. Посмотрел на Эйлар в оранжевом утреннем свете — свете ясности и жизни. И ответил:
— Я не могу остаться. Меня любят и ждут. Понимаешь?
Эйлар еще крепче сжала пояс (змея вздрогнула, пробуждаясь от многолетнего сна) и спросила:
— Ты считаешь, что я недостойна твоей любви?
И тогда Александр закричал, словно боялся, что не сможет сказать этих слов тихо:
