Сергей Лукьяненко - Дверь во тьму (сборник)
Подарки богов тяжелы для людей. Первым понял это Ранд Ваат. Черное облако — волшебная стена — возникало по его воле вокруг родового замка И ни один враг, пеший и конный, арбалетчик и огнеметатель, не мог одолеть черную стену. Но проходило несколько дней — и в замке становилось душно. Жухла листва на деревьях, тревога одолевала людей. Боевые псы ходили с высоко задранными головами, словно молили перерезать им глотки, а потом умирали. Приходилось снимать заклятие — и драться с врагом, силы которого не подкашивали темнота и мертвый воздух. Лишь однажды черное облако по-настоящему спасло замок Ваат: когда стаи ядовитой саранчи пролетали над горами, Ваат укрыл под черным колпаком всех своих рабов.
Серебряный обруч Ранда Вааса был дверью в иные миры. Двое суток он отдыхал, выставленный на солнце, а затем мог открыть путь в неведомую страну. Вот только никто, кроме шутников-богов, не знал, куда поведет волшебная дорога.
Как правило, за обручем оказывалась ледяная темнота, попав в которую люди умирали в муках. Обруч с гулом высасывал воздух из башни, и любая вещь, унесенная ветром, уже не возвращалась.
Слуг, которые проверяли такие пути, приходилось привязывать длинной веревкой.
Иногда за обручем открывался странный пейзаж. Так могли гореть белые или желтые солнца, в лесах или степях бродили незнакомые звери. Воздух в таком мире годился для дыхания — или же убивал, но не сразу.
Однажды из обруча ударило ревущее пламя, проломившее стену башни и оплавившее свинцовую дверь. Пламя погасло, ибо обруч сам закрыл огненный путь. Но ни разу Ранду Ваасу не удалось найти мир, достойный свободного человека.
Эйлар стояла перед обручем, пытаясь угадать, чего ждет от нее отец. Помощи? Осторожности? Терпения?
Даже Уммилис не сумеет понять мысли отца, когда он прошел через обруч…
Раздался хрип. Совсем близко — за радужной пленкой. Завеса колыхнулась, обтягивая рослое тело. Ранд Ваас, сгорбившись, переступил обруч, неся на плече молодого парня в странной одежде. На руках отца была кровь — своя или чужая, не разберешь. Увидев Эйлар, отец довольно осклабился и бросил ношу на пол.
— Мир, — хрипло сказал он — Мир рабов.
— Я потеряла половину слуг, спеша на твой зов, — ответила Эйлар. — Хороших слуг.
Отец молча повернулся к обручу. На серебре поблескивали в маленьких лунках разноцветные камни.
— Запомни узор, — коротко приказал он. — Боги Храма посмеялись надо мной, но я нашел мир, который станет нашим.
Он вынул самый верхний камень, прозрачный, как горный хрусталь, искрящийся, как бриллиант, скользкий, как ртутный шарик. Мерцающая пленка потускнела и погасла. Теперь сквозь обруч была видна лишь противоположная стена.
— Этот мир может стать нашим, — сказала Эйлар и с любопытством тронула босой ногой неподвижное тело. — Если только у него еще нет повелителя.
Ранд Ваас спрятал под кожаный панцирь камень-ключ. И сказал.
— Мне кажется — если я не сошел с ума, — что это мир одних только рабов. Тебе придется это проверить, дочь.
Я, Эйлар Ваас, стою на земле, которая моя по праву. Я дочь своего отца, и ошибка его на мне. Моя рука остановила его жизнь, но двигала ею воля отца. Ибо он знал — нет прощения, когда нарушеныосновы порядка. Не мне повторять их для вас, брат отца Ранд Ваат и друг отца Крип Гуус. Но я повторю — для земли, которой буду владеть, для слуг, которыми буду править, для стали, которую понесу в бою.
От сотворения земли — и до угасания, солнца.
От рождения человека — и до погребального костра.
На север и юг, на восток и запад.
Один закон жизни дан всем.
Есть свободные и рабы, есть господа и слуги.
Свободный может быть трусом и подлецом. Он может быть жалок и смешон, а лицо его уродливо. Не это делает его господином рабов.
Раб может быть смел и благороден. Он может быть горд и величествен, а лицо его прекрасно. Не это делает его слугой свободных.
Правда снаружи, а не внутри. Истина приходит лишь через другого человека.
Нет хуже проступка, чем сделать слугу господином, — кроме единственного: сделать свободного рабом.
Мой отец забыл истину — и потому я стою перед вами на своей земле. И мои рабы на стенах замка готовы умереть за меня.
Уммилис, слышащий неслышимое, привел юношу к Эйлар на третий день обучения. Старик шел медленнее обычного, хотя двое, не имеющих имени, поддерживали его под руки. Юноша шел следом, без охраны, но с ящерицей-воротником на шее. Рубиновые глазки ящерицы неотрывно следили за Уммилисом — он имел право приказа. Лишь увидев Эйлар, ящерица переместила немигающий взгляд на свободную.
— Я отдал ему все, что имел, — тихо сказал Уммилис. — Он понимает язык, может говорить и знает, где находится.
Эйлар кивнула — она не сомневалась в возможностях Уммилиса. Но хороший труд требовал награды.
— Ты можешь сократить свое имя, Уммили. Ты доволен?
Старик кивнул. Но слова Эйлар словно не затронули его.
— Боюсь, я не обрадуюсь так сильно, как должен, госпожа. Мой разум гаснет — он слишком много отдал… и слишком много взял.
— Ты хорошо служил роду Ваас, — ласково ответила Эйлар. — Ты можешь спокойно умирать, старик.
Уммили кивнул.
— А теперь ответь на последний вопрос, Уммили. Кто его хозяин?
— Я не знаю.
Эйлар нахмурилась:
— Он так глуп? Стоило ли возиться с ним трое суток?
— Госпожа… — В голосе Уммили мешались почтение и страх. — Он подчинялся многим в своем мире. Очень многим. Но он не считает себя рабом.
Эйлар вздрогнула. Посмотрела на юношу — тот оставался неподвижен, лишь иногда косился на ящерицу, способную в любой миг разорвать ему горло.
— Ты хочешь сказать… — голос Эйлар дрогнул, — что он свободный?
— Нет, госпожа. Он подчинялся многим. У него не было слуг. Но он считает себя свободным человеком.
Мгновение Эйлар размышляла. Потом кивнула — и ящерица-воротник перескочила на шею Уммили. Юноша потер оставшийся на коже красный рубец.
— Ты хорошо служил, Уммили, — ласково сказала девушка. — Попрощайся с друзьями. Ты знаешь, что говорить, а что нет. Потом прикажи ящерице исполнить то, что она должна.
Старик кивнул.
— Пойдем, — кивнула Эйлар юноше. — Мы погуляем по саду… и поговорим.
Я, Эйлар Ваас, клянусь — и клятва моя верна, ибо я стою на своей земле. Во мне не было веры в чужака. Он был рабом — потому что сдался отцу живым. Он был рабом — ибо повиновался нелепым законам неизвестных ему людей. Он был рабом — ведь никто не подчинялся его приказам.
