Николай Шагурин - Эта свирепая Ева (Сборник)
Однако не все обошлось благополучно, меня начали изводить страшнейшие боли в позвоночнике. В конце концов доктору пришлось обратиться к морфию. Так благодетель мой оказал мне роковую услугу. Вы, вероятно, знаете какое коварное это зелье, как двуликий янус — и яд и целитель страданий. И добавлю — сильный наркотик. Так я пристрастился к морфию и героину и стал клиентом дядюшки Гастона.
Однажды, когда я был в кухне, раздался сильный стук в дверь. Затем грохот солдатских сапог в передней и грубые голоса. Сюзанна схватила меня за плечо.
— Гестапо! Бегите! — она выглянула во двор. К счастью, дом не оцеплен.
Я, как был, в докторской пижаме и шлепанцах, выскочил наружу через черный ход. Впереди был невысокий забор. Я перескочил через него и оказался в чьем-то огороде — длинная полоса земли, засаженная капустой и картофелем. Преодолеть второй забор также не составило труда. Я перемахнул еще через чей-то палисадник и уперся в каменную стену, ограждавшую сад.
Здесь мне не повезло. Перелезая через стену, я сорвался и при падении ударился головой о большой камень. Подобрали меня владельцы сада, парижане, честные, сердечные люди. Я уж и не помню, чего я им наплел. Они, вероятно, догадывались, что все это неспроста, даже подозревали, что я подпольщик. И поступили очень остроумно: пользуясь своими связями, устроили меня в больницу под видом заболевшего своего жильца, немца, под именем и фамилией Вальтера Крюммеля. Там я и пролежал до самого освобождения.
Но травма, полученная в саду, имела для меня роковые последствия: я потерял память. Постепенно она восстанавливалась, но одно я забыл начисто: имя моего исцелителя и его адрес.
Да, что же вы ничего не говорите мне о результатах своих поисков? Удалось вам найти хогь какой-то его след?
Мулино опустил голову, помолчал и сказал, запинаясь:
— Нашел.
Моро вскочил, как подброшенный пружиной.
— Что же вы молчали? Где он, кто он?
Журналист взял Моро под руку.
— Пойдем.
Они прошли аллею, потом свернули в другую и Остановились перед белым мраморным памятником. На нем был высечен в медальоне барельеф: старый человек с усами и эспаньолкой. Ниже шла надпись золотом: «Жан Клод Лемонье. Член французской академии. 1875-1944. Он умер за свободную Францию».
Еще ниже значилось:
«Расстрелян гитлеровцами 16 августа 1944 г.
Посмертно награжден офицерским крестом Почетного Легиона».
— Да, это он! — дрогнувшим голосом сказал Моро. — Значит, он погиб всего за три дня до Парижского восстания.
Моро припал лицом к мрамору и зарыдал.
— Полно, Себастьян! — сказал Мулино, обнимая его за плечи. — Ты мог бы проискать его еще десять лет: он вовсе не был ни офтальмологом, ни окулистом. Мсье Лемонье был нейрохирург. К счастью, весь научный архив его уцелел и сейчас изучается.
Наконец Моро оторвался от памятника.
— А теперь, — сказал он, — пришло время расчета… Я всегда верил, что есть какая-то высшая справедливость, называйте ее Рок, Немезида, или как вам угодно, но возмездие должно совершиться.
Он вынул из кармана пистолет.
— Только не делайте глупостей, Себастьян! — сказал Мулино. — Самосуд есть самосуд, и убийство есть убийство.
— Неужели вы думаете, дружище, что и стану марать руки об эту грязную падаль? Нет, я передам его в руки правосудия. Пусть его судит французский народ.
Он сунул оружие в карман и добавил:
— Проводите меня до выхода,
* * *
Осторожный стук в дверь.
— Войдите!
Гостиничый номер средней руки. На постели раскрытый чемодан и разные дорожные принадлежности, хозяин, по-видимому, укладывался в дорогу. Сам он, без пиджака, в расстегнутой рубашке без галстука, в подтяжках, с недоумением посмотрел на посетителя.
— Что вам угодно?
— Мсье может уделить мне пять Минут по весьма важному делу.
— Не более. Видите, я уезжаю. Присядьте.
Они сели за круглый стол, один против другого и с минуту рассматривали друг друга.
Гестаповец вообще изменился очень мало, только отпустил брюшко. Важная примета — большая бородавка на виске исчезла, вместо нее остался еле заметный шрам. Он отпустил усы и бакенбарды, а лысину прикрыла копна волос. Но все эти довольно наивные ухищрения не могли скрыть его настоящего облика. Это, несомненно, был он!
Внимание гестаповца приковала алая ленточка медали Сопротивления на груди Моро, она прямо-таки гипнотизировала его.
— Чем могу служить? — повторил он.
— Несколько вопросов, мсье Крапо, — сказал Моро.
— Не знаю, почему вы называете меня каким-то дурацким именем. Вы принимаете меня за кого-то другого.
Он протянул визитную карточку, на которой значилось: «Эмиль Жапризо. Дамское белье, шелковая галантерея. 11725, ул Жанны дАрк, 12, Лион».
Моро разорвал карточку и клочки бросил в лицо Фаго.
— Руки на стол, гадина! — крикнул он, заметив, что рука мнимого коммерсанта потянулась к карману. В свою очередь Моро брякнул на стол пистолет.
— Одно движение и я. всажу в тебя всю обойму. Скажи: ты узнаешь меня?
— Первый раз вижу, — пролепетал «коммерсант».
— Конечно, конечно! Разве упомнишь всю вереницу твоих жертв, в озере крови которых следовало бы утопить тебя. Ты и Бланшара не помнишь, и Марселя Ламуре, и Пьера Рефрюжье, и Жюля Бурделя, проклятый Каин. Но мы-то никогда не забудем этих людей, чья воля, душевная стойкость и самоотверженность далеко превзошли все чудеса, которые приписываются христианским мученикам.
В дверь постучали.
— Да? — крикнул Моро и прикрыл ладонью пистолет.
Вошел портье.
— Билет на самолет, мсье.
Гестаповец открыл рот, но глаза, которые чудились ему за черными очками, пригвоздили его к месту. Он сидел спиной к двери и даже не видел вошедшего.
— Благодарствуйте. Положите билет на сервант.
Портье ушел. Моро перевел дух.
— Вы не подозреваете, что смерть стояла у вас за плечами. Ну, ладно, ближе к делу. Вы не узнали меня, но я-то вас узнал. Вы Этьен Фаго, бывший гестаповец. А я тот самый человек, который по вашей милости лишился обоих глаз. Меня-то уж ваша маскировка не обманет!
Моро протянул руку и сорвал с головы гестаповца парик, явив на свет его прыщавый череп.
Лицо Фаго в продолжение этого разговора все время меняло цвета — от мелового до лилового. Казалось, во время этого диалога он уже умирал тысячу раз.
— Из группы «Зодиак», — наконец выдавил он.
— Я вижу, память вам не изменила.
— Пощадите!
— Проси пощады у своих погибших жертв.
— Но ведь тот, о ком вы говорите, ослеп…
— Ты прав, Иуда. Гляди, подлый трус…
