Денис Бурмистров - Равновесие Парето
Я бы не решился предположить, какие мысли витают сейчас в голове этого «городского ведуна».
Лишь Степанов выглядел спокойным и добродушным. Он ел не торопясь, то и дело обводя взглядом присутствующих. И во взгляде этом была и тревога за этих людей, и приятное довольство от хорошо приготовленного супа, и желание помочь.
Мне стало неловко за то, что я знал тайну неработающего передатчика, но молчал все это время. А ведь расскажи я все раньше, глядишь, может Степанов уже и улетел бы из Славинска, а не торчал бы тут с нами.
Наконец доели последнюю добавку, суп закончился. Пустые тарелки отъехали в центр стола, появились кружки с дымящимся чаем. Карчевский и Илья закурили. По лицам сидящих за столом, я понял, что пришло время разговоров.
— Во сколько у Шишова рандеву? — нарушил молчание Олег, обращаясь к Степанову.
— А который сейчас час? — старик посмотрел на наручные часы геолога. — Примерно через сорок минут, с трех до половины четвертого.
— Думаете, прилетит? — я обвел присутствующих вопрошающим взглядом.
Олег промолчал, Илья пожал плечами. Лишь Степанов успокаивающе произнес:
— Прилетит, Игорек, конечно прилетит. У него вылет по графику.
— Да какой к чертям график? — вспылил Илья. — Ты видел, на улице что творится?
— Шишов боевой пилот, две войны прошел…
— Это-то тут причем?!
— Если распоряжения не было, то Шишов с Большака вылетит, — вставил Олег. — Но вопрос в том, сможет ли он приземлиться?
Тут он хмыкнул:
— Интересно, как вся эта галлюцинация выглядит снаружи.
— Да может и нет никакого снаружи, — буркнул шофер. — Может это во всем мире такое.
— Это только в Славинске, — произнес Ян. — Это происходит только здесь.
Илья фыркнул, уставился в чашку. Геолог заинтересованно посмотрел на Юдина:
— Чего тебе там опять духи гор нашептали?
Ян огладил свою бороду, промолчал. Карчевский секунду сверлил его взглядом, потом обратился к Степанову:
— Семеныч, что ты решил с этим своим бессменным постом? Летишь на Большак?
Старик мягко улыбнулся товарищу:
— Да, Олег, улетаю. Ничего меня тут не держит.
— Ну и хорошо. Вещи помочь собрать?
— Да у меня вещей-то… Все с собой, здесь, — старик указал на старую спортивную сумку в углу. — Собрал уже. Еще позавчера.
— А мне вот интересно, почему тени сюда не полезли, — задал я давно сверлящий меня вопрос. — И вы, Николай Семенович, переночевали спокойно, хотя костры не разводили.
Над столом повисла пауза, потом Степанов растерянно пожал плечами.
— Я не знаю, Игорек.
Мы повернулись к Юдину. Старик прислонил свой резной посох к плечу, медленно перебирал пальцами вырезанные символы. Он словно и не слушал нас, был далеко в своем мире. Но вдруг заговорил:
— В городе есть места памяти, которые рухнут в последнюю очередь, — голос Яна был ровным и спокойным. — Город умирает, и эти островки истории пока поддерживают его разум на плаву. Как память о своей жизни не дает безумцу полностью оторваться от реальности.
— Чего? — скорчил гримасу шофер.
— Конкретнее, милейший, — сказал Олег Яну. — Что за места истории?
— Городу плохо…
— Это мы поняли, видим.
— Олег, дай человеку сказать, — шикнул на геолога Степанов.
Карчевский покачал головой, но замолк.
— Из города уходит душа, почти ушла, — продолжил все тем же ровным тоном седобородый старик. — Он практически сошел с ума от внутренней пустоты и обреченности. Люди унесли с собой его память, когда покинули пределы Славинска, его идеи и помыслы. Но остались еще последние крупицы былого, моменты жизни, с которых все начиналось, которые показывают, каким он был когда-то.
Юдин наконец поднял глаза, полные неподдельной печали, обвел нас взглядом:
— Управа, в которой я жил до последнего времени, была построена сразу же после начала разработки шахты. Она, как и шахта, символ города, его сердечный клапан. Она — место памяти. Это здание аэропорта, — Ян обвел рукой зал. — Первое здание, которое видят прибывающие, и последнее, что видят убывающие. Это ворота города, место сосредоточение эмоций и надежд. Это тоже место памяти. А еще есть Колодцы. Крематорий. Старая больница.
— Ага, кажется, я понял, — кивнул Олег, вновь закурил. Я поморщился — в зале уже и так можно было топор в воздухе вешать. — Местные достопримечательности — это и есть места истории?
— Да, — кивнул Ян.
— Да тут про каждое место можно историй рассказать, — скептически скривился Илья.
— Но не каждое дорого городу, — парировал Юдин, нахмурившись.
— А что такого в доме, где у Савохина контора была? — спросил я.
— Первый жилой дом, — ответил Степанов.
— Слушай, всезнающий наш товарищ, — вновь привлек внимание Юдина геолог. — Может ты еще и про теней скажешь, которые за нами гонялись? А то у меня фантазия иссякла еще позавчера.
— Они разные. Они — обрывки воспоминаний, призраки прошлого, тени былого, поднятые с самого дна, — произнес Ян и улыбнулся странной, снисходительной улыбкой.
Шофер опять фыркнул, Карчевский удивленно поднял брови:
— Допустим. А упуская метафизику и аллегорию?
— У города не осталось мыслей, они все покинули его. У города не осталось памяти, ее забрали с собой. Город сходит с ума, умирает и к нему пришли Белый и Черный, судьи и палачи. До нас им дела нет, но они ворошат всю жизнь города, оценивают, взвешивают. И рано или поздно сделают свой вывод. Они выпустили на свободу все моменты жизни Славинска, все когда-либо случавшиеся здесь события, образы всех когда-либо живущих тут людей. И теперь все это витает в пространстве, наслаивается, сменяя друг друга.
— Эдакий концептуальный способ познания истории — раскидай все вокруг себя и наблюдай, — хмыкнул Олег. — Поправь, если я ошибусь. По твоей теории, тени — это образы нас же самих и других жителей города? Как бы наши проекции во времени? Тогда почему нападают?
— А как, по-твоему, чувствует себя история, которая уже случилась? — подался вперед Ян, вперив взгляд в геолога. — Эти образы, они уже мертвы. По своему, они лишь ненужные тени событий, произошедших когда-то. Они исчерпали себя, свое время и место. И вместе с тем превратились в голодных тварей, которые пытаются высосать твое время и твое место, чтобы повториться. Чтобы ожить. Но они как черные дыры, способны лишь поглощать.
— Это что же, — серьезным тоном спросил геолог. — В каждый миг моей жизни, который уже прошел, остается некий мой теневой двойник, навсегда обреченный вновь и вновь переживать уже случившееся?
