Юрий Никитин - Далекий светлый терем (Сборник)
Вдруг в голове стало жарко от внезапной мысли. Каким образом ему удалось проследить за ее движением на противоположный конец Москвы?
Оглушенный, он долго брел по улице. Стоило сосредоточиться, снова видел крохотную лиловую блестку. Но едва его мысли обратились к странно обретенной способности, блестка погасла, а он двигался через туман бликов, розовых пятен, мелькающих теней, слышал голоса, смех, шорох подошв и стук каблучков.
Теперь добраться бы благополучно до своей квартиры, но идти надо спокойно, размеренно, по дороге придется миновать два перекрестка поверху, в любом случае стоит дождаться еще людей, а потом с ними и перейти на другую сторону. По людям, таким шумным и горластым, ориентироваться удобнее, чем по светофору на дальней стороне. Идти надо не спеша, теперь Оля все мысли обратит на Леонида.
Едва он подумал о Леониде, как сознание зафиксировало крохотную красноватую искорку. Та перемещалась глубоко под землей, и он тут же понял: Леонид едет подземкой к Оле. То же направление, те же интервалы. Через две остановки выберется на поверхность…
Мрачно наблюдал, как искорка стала делать зигзаги: сто девяносто шестой автобус подолгу петлял, прежде чем попасть на Островитянова, затем красноватая искорка остановилась. Хотя нет, ползет, только едва-едва. Значит, выбрался из автобуса и двигается пешком через парк.
Затем лиловая искорка и красная искорка остановились друг против друга. Он сосредоточился, боль обострила чувства. И он ясно увидел, как на лестничной площадке топчется раздосадованный Леонид и обозленно жмет кнопку звонка. Одновременно он видел Олю, что уже переоделась в домашний халатик и с напряженным лицом сидела на кухне, прислушиваясь к непрерывным звонкам.
Он нащупал монету. Бросил в щель телефона-автомата:
– Алло, Оля. Ты зря не открываешь дверь… Да-да, это я, Павел. А там у двери Леонид. Все, как ты любишь: с коробкой конфет и шампанским.
Ее голос брызнул негодованием:
– Ты… ты… шпионишь?
– Открой дверь, – сказал он мертвым голосом. – А то он уже достал записную книжку.
– При чем здесь записная?
– Смотрит другие адреса.
Руки так тряслись, что едва сумел повесить трубку.
Домой добирался вконец ослабевший. Один раз в самом деле едва не попал под машину. Слышал, как рядом пронеслось визжащее, удалилась и растворилась в бензиновом воздухе брань, но даже не успел испугаться. Вот он, родной двор, сейчас доберется до своего убежища.
Из подъезда тяжело выползло, распластываясь по стене, желто-зеленое пятно. Он ощутил, что это ковыляет, держась за стенку, Мария Игнатьевна, соседка. Тучная, ноги в синих жилах с огромными черными тромбами, согнутая в три погибели. После второго ребенка заметно сдала, часто бывала в больнице. Говорят, дважды побывала в реанимации.
Перед его глазами желто-зеленое раздвинулось, недобро обозначилось темными сгущениями, и он дернулся от отвращения, но следом перевел дух: нет, пока не метастазы, опухоль уже злокачественная, но пока не разрослась… После трудных родов у многих наступают сложности с кишечником, а эта родила под старость, теперь дня не обходится без мощных лекарств.
Он ощутил знакомое чувство вины, хотя вроде бы какая вина, даже не знаком, просто с его обостренной чувствительностью еще с детства чувствовал себя виноватым перед каждым калекой, дряхлым стариком, инвалидом.
Мысленно он убрал зловещее образование, и не сразу обратил внимание, что лиловое пятно начало менять цвет, поползло вверх. Он еще растворял, изгонял, рассеивал, и вдруг поверх желто-зеленого разлился солнечный оранжевый цвет. Из этого пятна донесся удивленный вскрик, по вытянутому вверх пятну он понял, что Мария Игнатьевна как-то сумела распрямить годами негнущуюся спину.
Он чувствовал, что все его тело дрожит, руки и ноги трясутся, будто несет немыслимую тяжесть. Выходит, его наконец-то развившаяся сверхчувствительность позволяет не только видеть больше других, но даже воздействовать?
Как сквозь вату донесся встревоженный возглас:
– Маша, ты видела, из кафе, что на углу, «Скорая» семерых увезла? Что за мороженое теперь делают!
Но не вслушивался, ибо, дергаясь из стороны в сторону, навстречу понеслись лестничные пролеты. Дрожащие пальцы едва попали ключом в замочную скважину. Ворвавшись в квартиру, бросился к зеркалу. Останется или испарится эта способность – бог с ней! – но сейчас он сотворит самое важное и страстно желаемое.
Да плевать, если даже может двигать звездами, переставлять галактики, становиться невидимкой или бессмертным богом носиться над просторами земель. Он попробует, попытается совершить самое важное дело на всем белом свете: изменить форму глазного яблока!
Москва, 2000-й…
Он вздрогнул. Сузились размеры комнаты. Квартира неузнаваемо изменилась. Исчезла старинная мебель, исчезли ковры. Повеяло холодом, неуютом.
Он находился в малогабаритной комнате. Открытая дверь вела в крохотную прихожую. Из совмещенного санузла доносился частый стук капель. Окна были тусклые, по одному из стекол наискось тянулась грязная лента лейкопластыря, стягивая трещину.
Небо было бурым, словно тяжелая ржавая туча висела над самым домом.
Костлявая рука страха сжала горло. В глазах потемнело. Стены пошатнулись, начали валиться на него. Он плотно зажмурил глаза, чтобы не видеть этот ужас. Сердце заколотилось бешено, он дышал судорожно, пальцы отыскивали комфорт-роман.
Внезапно ноздри уловили необычный запах. Он раскрыл глаза, невероятным усилием постарался удержать контроль над собой.
Из кухни доносилось позвякивание. Шорох…
Он поспешно направился туда. Сердце колотилось так, что вот-вот выпрыгнет и запрыгает по полу, как большая неуклюжая лягушка.
На кухне возле плиты суетилась невысокая темноголовая женщина. Кофе сбежал, и она, небрежно приподняв решетку, неумело сгребала коричневую гущу в уголок.
Он остановился, обессиленно держась за косяк. Женщина оглянулась, в ее глазах появилось ожидание. Лицо ее было с высоко поднятыми скулами, рот широк, губы чересчур полные и оттопыренные. Глаза смотрели с ожиданием.
Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Наконец она сказала с недоверием и жадным ожиданием в голосе:
– Константин… пришло ли к тебе… это?
Он вздрогнул. Голос был абсолютно тот, как у Илоны. Он молчал, продолжая ее рассматривать во все глаза, слишком ошеломленный, чтобы разговаривать.
Илона, если это она, все еще не отрывая от него настороженного взгляда, замедленным движением положила тряпку, медленно развязала узел на фартуке, сняла. Он тупо смотрел, как она так же медленно и очень аккуратно повесила его на спинку стула, двинулась из кухни.
