Нил Гейман - Американские боги. Король горной долины. Сыновья Ананси
— Кто тебе сказал это сделать, Суини?
— Гримнир. Чувак, которого ты зовешь Средой. Ты знаешь, кто это? Кто он вообще такой?
— Знаю. Вроде бы.
В безумных голубых глазах ирландца была паника.
— Ничего такого не было. Ничего такого, чтобы против тебя — ничего плохого. Он просто сказал, чтобы я пришел в бар и затеял с тобой драку. Он сказал, что хочет посмотреть, из какого ты теста.
— Он еще что-то просил тебя сделать?
Суини трясло и колотило; Тень было подумал, что от холода, а потом вспомнил, где он раньше видел такую колотящую дрожь. В тюрьме: так дрожали джанки. У Суини была ломка, и Тень был готов побиться об заклад, что он отходит от героина. Лепрекон-наркоман? Бешеный Суини оторвал и выбросил обгоревший кончик сигареты, а недокуренный пожелтевший бычок сунул в карман. Он потер друг о друга черные от грязи ладони и подышал на пальцы, пытаясь их согреть.
— Слушай, приятель, верни мне эту сраную монету, а? — захныкал он. — Я дам тебе другую, ничуть не хуже. Да я тебе целую кучу такой херни наваляю.
Он снял засаленную бейсболку, потом ударил правой рукой по воздуху, и в руке у него появилась большая золотая монета. Он кинул ее в бейсболку. Из облачка идущего изо рта пара он достал вторую монету и одну за другой начал вылавливать и выхватывать их прямо из неподвижного утреннего воздуха, пока наконец бейсболка не заполнилась до краев, и Суини пришлось держать ее обеими руками.
Бейсболку с золотом он протянул Тени.
— Вот, — сказал он. — Бери, приятель. А мне верни монету, которую я тебе дал.
Тень смотрел на бейсболку, прикидывая, сколько может стоить ее содержимое.
— И куда я дену все эти монеты, Бешеный Суини? — спросил Тень. — Ты много мест знаешь, где золото меняют на наличные?
На долю секунды ему показалось, что ирландец сейчас ему врежет, но время шло, а Бешеный Суини так и стоял, держа в руках набитую золотом бейсболку, — прямо Оливер Твист. А потом на глаза у него навернулись слезы и потекли по щекам. Он нацепил бейсболку — кроме засаленной ленты от пота, в ней ничего не было — обратно на лысеющую башку.
— Твоя правда, приятель, — сказал он. — Я ведь показал тебе, как это делать. Я показал тебе, как доставать монеты из клада. Я показал тебе, где клад. Просто верни мне первую монету. Она не моя.
— У меня ее больше нет.
Бешеный Суини перестал плакать, на щеках у него проступили пятна.
— Ах ты, сраный… — начал он, но не нашелся что сказать и беззвучно закрыл рот.
— Я тебе не вру, — сказал Тень. — Мне очень жаль. Будь она у меня, я бы тебе вернул. Но я ее отдал.
Суини схватил Тень грязными руками за плечи и посмотрел ему прямо в глаза. Слезы прочертили дорожки на чумазом лице Бешеного Суини.
— Твою мать, — сказал он. От Суини несло табаком, несвежим пивом и потом вперемешку с виски. — Ты же ведь, сука, не врешь. Отдал он ее, вот так вот прямо взял и отдал, никого не спросясь! Да чтоб ты провалился, просрал все на хрен к едрене фене!
— Мне очень жаль.
Тень вспомнил, с каким глухим, еле слышным стуком монета упала на гроб Лоры.
— Сдалась мне твоя жалость, мне все равно теперь копец и крышка. — Бешеный Суини утер нос и вытер рукавом слезы, размазав причудливым узором грязь по лицу.
Тень по-мужски неловко обнял его за плечо.
— Лучше б моя мамочка меня не зачинала, — сказал в конце концов Бешеный Суини и поднял глаза. — А тот чувак, которому ты ее отдал, он ее может вернуть?
— Это женщина. И где она сейчас, я не знаю. Но думаю, вряд ли она ее вернет.
Суини горестно вздохнул.
— Когда я был еще молокососом, — сказал он, — повстречалась мне в поднебесной одна женщина, которая позволяла мне мять ее за сиськи. Она предсказала мне будущее. Сказала, что сгину я и погибну там, где заходит солнце, и что судьбу мою решит прихоть мертвой бабы. Я тогда засмеялся, плеснул себе еще ячменного вина[61] и опять принялся мять ее за сиськи и крепко целовать ее прелестные губки. Хорошее было время — серые монахи еще к нам не пожаловали и не отправились по зеленому морю на запад. А теперь… — Он замолк на полуфразе. Повернул голову и посмотрел на Тень. — Не доверяй ему, — сказал он с укором.
— Кому?
— Среде. Ему нельзя доверять.
— Я и не должен ему доверять. Я на него работаю.
— Ты помнишь, как это делать?
— Что делать?
У Тени было ощущение, что он разговаривает с полудюжиной разных людей. Этот нелепый лепрекон путался, менял маску за маской, перескакивал с одной темы на другую, будто у него в голове возгорались, прогорали и навсегда угасали последние очаги мозговых клеток.
— Монеты доставать, приятель. Монеты. Я же тебе показывал, помнишь?
Он поднес к лицу два пальца, посмотрел на них, а потом вынул изо рта золотую монету. Он кинул монету Тени, тот вытянул руку, чтобы поймать ее, но монета до него не долетела.
— Я был пьян, — сказал Тень, — ничего не помню.
Суини заковылял через дорогу. На улице светало, и мир из черно-белого стал серо-белым. Тень пошел следом за Суини. Тот шагал широко и размашисто, и казалось, он вот-вот упадет, но ноги всякий раз вставали на землю и шаг за шагом вели его вперед. Когда они дошли до моста, он оперся рукой о кирпичную кладку, повернулся и сказал:
— У тебя найдется несколько баксов? Мне много не нужно. Куплю билет на автобус и уеду отсюда. Двадцатки хватит. Дашь? Всего-то паршивая двадцатка, а?
— И куда ты уедешь по билету за двадцать долларов? — спросил Тень.
— Все равно, лишь бы подальше отсюда, — сказал Суини. — Пока не грянула буря. Подальше от мира, в котором наркота стала религией масс. Куда глаза глядят.
Он остановился, утер нос тыльной стороной ладони, а потом обтер ладонь о рукав.
Тень залез в карман джинсов, вынул двадцатку и протянул ее Суини.
— На.
Суини скомкал ее и затолкал поглубже в нагрудный карман замасленной джинсовой куртки, под нашивку, на которой были изображены два грифа, сидящие на сухой ветке, а между ними надпись: КОЙ, НА ХРЕН, ПОТЕРПИ! У МЕНЯ ДУША ГОРИТ! Суини кивнул.
— Как раз хватит добраться куда надо, — сказал он.
Он прислонился к кирпичной кладке, порылся в карманах в поисках притаренного бычка и аккуратно прикурил, стараясь не обжечь пальцы и не спалить бороду.
— Послушай меня, — обратился он к Тени, будто это были его первые слова за это утро. — Ты ходишь под виселицей, на шее у тебя веревка, а на каждом плече сидят по ворону и ждут не дождутся, чтоб выклевать тебе глаза. Дерево, на котором тебя вздернут, пустило глубокие корни, ветвями оно упирается в небо, а корнями спускается в ад, и весь твой мир — всего-навсего ветка, с которой свисает веревка. — Он замолк. — Передохну здесь чуток, — и сполз вниз по кирпичной кладке.
