Михаил Савеличев - Меланхолия
- Не позволяй... не позволяй... - говорит грустная Тони. Даже она уже не верит мне. Она плачет и гладит меня по щекам. Она не умеет плакать. Она не умеет плакать красиво. Как в кино. Ее лицо расплывается, расползается жалостливой глиной, краснеет нос, а на скулах проступают пятна. Волосы редеют и слипаются в противные сосульки.
- У меня аллергия, - тихо бормочу. Слишком тихо и слишком безнадежно, чтобы быть услышанным. - У меня аллергия.
- Он что-то говорит. Подождите, он что-то говорит, - обидчивые ноты Женщины, Всегда Желающей Быть в Курсе. - Я не слышу... Ну, позвольте...
Она моя спасительница. Они сейчас все мои спасительницы. Тайный союз неизвестных матерей против шприца профессора Эя. Коплю силы и наблюдаю, как небесное тело кудлатой головы срывается с дозволенной орбиты, приближается, медленно разворачиваясь надушенным ухом к моим губам:
- Говорите, говорите, ну, говорите же.
У нее хороший крючок. Крупный, блестящий, удобный. Он так и просится быть подцепленным. Где вы, уроды? Почему нет сил? Мы идем вглубь, задыхаемся, погружаемся в вечную тьму и холод, к бездонному дну, до которого невозможно доплыть, но доплыть, дотронуться необходимо в любом случае. Ты мне еще веришь, друг с поверхности? Жалкая складка на шкуре мира, возомнившая себя сущностью?
Горячие пальцы трогают еще более горячий лоб.
- Говорите, - шепчет женщина. Интересно, что она готова отдать, лишь бы первой услышать слова? Что это? Интимное сочувствие или тайная страсть к умирающим? Что если ее мир не настолько холоден, в нем еще присутствуют редкие зерна радикальной воли, этой добровольной жертвы света во имя тьмы?
- Спасите меня, - рука еле движется, но все таки удается подцепить пальцем крючок. - Спасите меня... У меня алл... аллергия... Мне нельзя лекарств...
В чем нет ни капли интима, так это в удерживании вещи. Уродливое зрелище и все мы уроды. Даже соитие может выглядеть эстетичнее. Но приходится держать и держаться, хотя стальная петля все плотнее обхватывает палец, сжимает в крохотных тисочках глупости.
- Я слышу! Я слышу! - вопит Женщина, Лучшая Подруга Всех Заболевших. - Он сказал...
- У него бред, - опускается на колени профессор Эй. - Он в очень плохом состоянии.
Он делает непростительную ошибку - он недооценивает мою защитницу. Шприц подергивается в его пальцах от вожделения, тяжелая ртуть проступает на кончике иглы.
- Он сказал, - гордо повторила Лучшая Подруга Всех Заболевших, - он сказал, что у него аллергия на лекарства!
Банальность в ее устах превращается в откровение. Группа поддержки начинает шуметь, но профессор Эй не привык к сопротивлению. У него всегда все удавалось, и он не намерен отпускать добычу.
- Я врач, - говорит профессор, - я лучше знаю. Если ему сейчас не помочь, то он сгорит. Его белки коагулируют.
- Я не знаю ваших терминов, - гордо провозглашает Лучшая Подруга Всех Заболевших и отталкивает руку со шприцом, - но я точно знаю к чему приводят ваши штучки. У меня самой дядя умер от лекарства! Он всегда твердил, что ему нельзя антибиотики, но ЭТА СТЕРВА из добровольных сиделок все же вколола ему дозу. И это была большая ошибка, ОЧЕНЬ БОЛЬШАЯ ОШИБКА!
- Послушайте, - пытается договориться профессор Эй, - будем разумными людьми...
- И не трогайте меня! - взвизгивает Лучшая Подруга Всех Заболевших. - Я не допущу домогательств. Я спасу этого несчастного!
- Можешь уплывать, - шепчет мне Тони и я проваливаюсь еще глубже, где так холодно, что тело просто замирает, застывает в бесконечном треморе, где переохлажденная жидкость, балансирующая на грани замерзания, наконец-то получает долгожданный центр кристаллизации и начинает наслаиваться, упаковывая скукоженное существо в белое покрывало имаго.
Порой жизнь преподносит подарки, избавляя от необходимости проживать скучную последовательность от секунды к секунде. Подозреваю, что есть в обманчивой поверхности времени гнилые дыры, проточенные загадочными червями, которым удалось избежать страшной магии распада, разложения того, что было и осталось вчера. Они воплотили интуицию вечного возвращения в застывшее прошлое, оживили безвременье во имя себя самих, оставив лазейки для таких, как я.
Лаз изгибался, петлял, закручивался. От него вели боковые ходы, но волна тянула, тащила тряпичное тело, ударяла неловко о противно податливые стенки, заливала глаза мешаниной видений, паноптикумом дежурно озабоченных лиц, венчающих белые халаты. Руки не позволяли лишнего, лишь легкие тычки в спину, да касание лба указательными пальцами. Многорукое и многоголовое чудовище, слишком тупое, чтобы действовать, но удобное для вытягивание из темноты безвременья, для нового возвращения в лихорадочный мир.
- Вам лучше? - грохочет ослепляющий свет, чреватый мрачными тенями жутких созданий.
- Да, мне лучше.
- Мне сказали, что у вас аллергия на лекарства. Вы не могли бы уточнить имя вашего врача, чтобы мы с ним связались?
- Я... сейчас... не могу вспомнить... Я потерял сознание...
Это ад. Теперь точно видно, что это ад. Преддверие рая. Вместо потолка - крупная металлическая решетка с подвешенными панелями ртутного света, за которыми видны ужасные лица так и не родившихся детей. Длинный коридор, переломленный так, что даже из-под жгутов видны кровати со стонущими людьми, суетящийся персонал, трехногие капельницы, стальные утки для испражнений, запутанные витки трубок, через которые закачивается что-то дурно пахнущее в раззявленные рты приговоренных.
Вот куда попадают любители покататься на волнах жизни! Их выбрасывает на берег, ломает, втискивает в жадно растопыренные лежаки и из них цедят стоны, моргание глаз, слюну и дрожь. Их держат на лезвии неточного стремления, заставляя ползти в темноту, в сторону притаившихся пожирателей тел.
- Мы выберемся, - говорит Тони, - мы обязательно выберемся. Терпи и не давай себя лечить.
Она идет между уставленными по бокам коридора кроватями и шелест ее черного платья кто-то готов принять за шелест ангела смерти. Всплеск агонии медленно расширяется, накатывается хрустальной искаженность на страшный проход и твердой, ребристой поверхностью припечатывает измученных людей. Не людей, а скорлупки. Пустые, вылущенные скорлупки с прозрачными глазами. Поют сигналы искусственных сердец и легких, служительница вздрагивает:
- Хорошо, очень хорошо. Я пришлю кого-нибудь, он поговорит с вами. Все-таки следует проконсультироваться у вашего врача. Нужно определиться с терапией...
- Доктор, - перебиваю автоматическую речь лечебного автомата, - мне не нужна терапия. Ведь я уже сказал...
Повторяю, что сказал. Вернее, отстраняюсь от необходимости что-то говорить. Просто изливаюсь потоком слов, которые были припасены в голове заботливой Тони. Очень разумные, очень убедительные, очень здравомыслящие слова. Доктор согласно кивает. По большому счету ей наплевать на мои проблемы. Она - ангел жизни, ищейка смерти, она взяла след и теперь ни за что не отпустит добычу. У нее просто нет ничего больше в беспросветной жизни бесконечного коридора. Еще одна скорлупка, оставленная божественным сжатием на замусоренном берегу высохшего океана. Безвыходное круговращение среди коек, секс украдкой за ширмой, неряшливая еда из пакетика и остальной мир, как один, громадный больной, больной в своем совершенстве, объект пользования и оправдание жуткой пустоты.
