Мэтт Риз - Имя кровью. Тайна смерти Караваджо
– Спускайся, когда проголодаешься, – бросила она и закрыла за собой дверь.
Он оделся, ощупал карманы, и тут сонливость мигом слетела с него: письмо дель Монте пропало. Он обошел комнату, перетряхивая комод и сундуки Стеллы. Письма нигде не было. Голова закружилась, к горлу опять подступила тошнота. Надо позавтракать, подкрепиться, чтобы в голове прояснилось, и найти наконец письмо. Он спустился в таверну.
Фокачча казалась непропеченной и горькой. Откинувшись на спинку скамьи, он ударился затылком о голову сыра, подвешенного к потолку для созревания. Повар заметил недовольство на лице гостя, раскатал еще одну лепешку, посыпал розмарином и посадил в печь.
– Не жуется, да?
Караваджо потер голову и хмуро покосился на сыр.
– Что сегодня с фокаччей, Уго?
– Ночью задул сирокко. Я его почувствовал, как только проснулся. В ушах звенит, прям с ума сводит. Но от влажного ветра не только люди страдают – тесто для фокаччи тоже не подходит.
– Ты что, шутишь?
– Нет, правда. Сегодня будь осторожен, Микеле! Когда в Неаполе дует сирокко, не только от моего теста – от людей неизвестно чего ждать.
Караваджо выпил вина, вышел из трактира и спустился вниз по дороге. Облака, которые принес сирокко, казалось, прижали солнце к земле. Оно жгло крыши и влажный булыжник. Караваджо прищурился и решил было перейти на другую сторону улицы, где не так пекло. Каждое слово, произнесенное на непонятном неаполитанском наречии, звучало угрозой. И он почувствовал, что обречен.
Справа от себя он заметил тень. Неизвестный человек, глядя Караваджо в лицо, небрежно щелкнул пальцами по подбородку. Микеле стремительно схватился за рукоять кинжала, но кто-то слева поймал его руку.
Еще двое напали на него сзади и, тяжело дыша, удерживали, пока он решительно отбивался. Солнце слепило глаза.
Внезапно правую щеку обожгло холодом. Солнце, пронзительно сверкая, отразилось от острия кинжала. Он был ранен. Один из державших пнул его под колени, и он упал. Негодяи, тихо посмеиваясь, принялись колотить его ногами по ребрам.
Он почувствовал новый удар в лицо. Клинка он не видел, но понимал, что эта рана куда глубже первой. Боль вонзалась в голову, а знойный ветер, казалось, проникал до костей.
Он вспомнил о письме, сулившем ему свободу. Стал искать взглядом Роэро или Томассони – ведь нападение возглавил кто-то из них. «Убей его, и остальные отвяжутся», – услышал он голос в своем мозгу. Солнце по-прежнему жгло глаза, но он смог нанести удар головой стоящему перед ним. Мужчина повалился на землю, там, внизу, была тень, и Караваджо успел разглядеть его черты. С рычанием поднявшись на ноги, Джованни-Франческо Томассони приставил острие кинжала к горлу Караваджо.
Глиняный ночной горшок с грохотом разбился о голову Томассони. Осколки посыпались вниз, а вместе с ними рухнул и бесчувственный Томассони. Его пособники отстали от Микеле и потащили приятеля прочь, осыпая кого-то – не Караваджо – проклятиями.
– Онтуфато, ты забыл письмо, – Стелла высунулась из окна на верхнем этаже таверны с листом пергамента в руке. – И как тебе в голову пришло спрятать его в моем ночном горшке?
Караваджо ни жив ни мертв осел на булыжник. Стелла спустилась к нему и прижала к раненой щеке платок.
– Плохо дело? – спросил он.
Она охнула и скривилась.
– Даже у тебя слов не хватает?
– Ну, в общем, с автопортретами придется повременить, – ответила она. – Если ты, конечно, не хочешь, чтобы добрых людей от них наизнанку выворачивало.
* * *С последней встречи в Риме, заметил Караваджо, залысины дель Монте успели добраться до края кардинальской шапочки. От богатой и сытой жизни его румяное лицо почти сравнялось по цвету с пурпурной мантией. Выйдя из кареты, остановившейся перед дворцом князя Стильяно, он увидел раны под правым глазом художника, поморщился и отвернулся.
Под охраной полудюжины людей Стильяно они поднялись по крутым ступеням церкви Святого Доминика. Костанца дала им в провожатые дворцовых слуг, которые косили траву в садах и продавали на сено. Она не сомневалась, что от Томассони следует ждать новых нападений.
– В Риме прошел слух, что ты погиб, – дель Монте остановился у двери церкви, переводя дыхание после подъема.
Караваджо медленно оглядел площадь – дворцы герцогов Веллети и Касакаленда, палаццо князя Сан-Северо. «Томассони ищет, – догадался дель Монте. – Или еще кого-нибудь, откуда мне знать. У него врагов всегда хватало».
– Вас послали в Неаполь совершить чудо и вернуть меня к жизни? – Караваджо заморгал, будто в глаз ему попала соринка.
– О нет, меня никто не примет за сосуд Господней благодати, – зайдя в церковь, дель Монте зашагал по нефу к часовне рядом с главным алтарем. Он встал перед «Бичеванием», запустив пальцы в седую бороду и отставив в сторону одну ногу. – Услышав весть о твоей возможной гибели, кардинал-племянник наконец поторопился. Шипионе считает, что такой картине, – он указал на истязаемого Христа, – место в Риме, а не в Неаполе. И в его личной галерее, а не в церкви.
– Лена тоже верит, что меня нет в живых?
Дель Монте не мог оторвать глаз от холста. Хрупкость человеческой жизни была показана на нем так ясно, что он ощутил отчаяние Караваджо еще до того, как тот подступил к нему и схватил за руку.
– Так она думает, что я умер?
Дель Монте ответил не сразу. Ему не хотелось признаваться, что он снизошел до разговора со служанкой, которая мыла полы в его дворце и смахивала пыль с картинных рам в галерее. Конечно, она была любовницей Караваджо, и в этом качестве он в некоей мере учитывал ее в своих планах – но его положение не позволяло опуститься до личной беседы с ней.
– Я велел передать ей, что выясню, жив ли ты, когда буду в Неаполе.
– Я все сделал не так. Мне не надо было уезжать из Рима. Она больна, она не может без меня. Отвезите меня в Рим, – рука художника поднялась к ране на щеке. – Вы же видите, что сделал со мной Неаполь.
– Будь под угрозой лишь твоя душа, я мог бы дать тебе папскую индульгенцию в знак отпущения всех грехов. Но в опасности – и это, должно быть, ясно тебе самому – также твое тело, – дель Монте показал пальцем на страшный шрам под глазом у Караваджо. – Даже письмо Его Святейшества не защитит тебя от убийц, если дело не будет улажено.
Глаз Караваджо дергался: кинжал повредил пролегающие рядом с глазницей нервы. Глухо ругнувшись, Микеле прикрыл его рукой.
Дель Монте вспомнил давно прошедшие дни триумфа Караваджо, когда тот выставил холсты со сценами жития апостола Матфея в церкви Святого Людовика. Художник был гневлив и склонен к гордыне и презрению, но дель Монте прощал ему эти грехи – понимая, что за ними скрываются страх и одиночество. Теперь его протеже лишился даже такой защиты. Высокомерие Караваджо иссякло, как будто годы изгнания навсегда иссушили его источник.
