Рэй Брэдбери - Зеленые тени, Белый Кит
Ко времени нашего возвращения в «Четыре провинции» повалил снег, который вскоре превратился в дождь.
Глава 31
Ночь длинных ножей.
Точнее, одного — гильотины.
«Если б я только знал», — как говорили герои приключенческих романов.
Когда все было кончено, мне напомнили об Илие, стоящем на сходнях, или — как я покупаю карманного Мелвилла в книжном магазине на Беверли-Хиллз и слышу, как та странная женщина пророчит беду:
— Не отправляйтесь в это путешествие.
И мой наивный ответ:
— Он никогда не встречал никого подобного мне. Может, в этом разница.
Да. Конечно. Вся разница в том, что понадобилось чуть больше времени, чтобы подготовить кабанью голову для молота, бритву для горла и крюк для подвешивания.
Ленин подобных мне простофиль называл «полезные идиоты».
Взять хотя бы образ Чаплина. Помните? Он переходит улицу, мимо проезжает грузовик с бревнами и роняет сигнальный красный флаг. Чаплин его подбирает и бежит за грузовиком предупредить, что они обронили флаг. Тотчас же из-за угла выбегает толпа большевиков, невидимая Чаплину, а он стоит и размахивает флагом вслед грузовику. Появляются полицейские. Тут же скручивают Чаплина, топчут красный флаг, а его колошматят перед тем, как бросить в каталажку. Толпа, естественно, разбегается. Вот так-то…
Я в Дублине. Размахиваю красным флагом перед Джоном. Или я на площади Согласия, куда съезжаются колымаги из Бастилии, предлагаю помощь ребятам на подмостках гильотины. Только когда я стою наверху, понимаю, куда попал. Паника. Я оказываюсь внизу, в двух экземплярах.
Такова жизнь наивных или тех, кто разыгрывает из себя невинного. Как однажды кто-то сказал мне: «Давай не будем чересчур наивными, ладно?»
Жаль, что я не прислушался к этому совету и не последовал ему однажды ночью в китайском ресторане, затерянном в туманах и дождях Дублина.
Это был один из тех вечеров, когда пророк Илия не помешал мне — как и я не помешал самому себе — слишком много выпить и наговорить Джейку Викерсу, его парижанке и еще трем-четырем гостям из Нью-Йорка и Голливуда.
То был один из тех вечеров, когда казалось: что бы ты ни делал, все безупречно. Один из вечеров, когда все сказанное тобой блестяще, отточенно, предельно остроумно, когда любое вставленное слово взрывает все вокруг, когда окружающие хватаются за бока от хохота, дожидаясь твоего следующего выстрела, и ты не заставляешь себя ждать, пока все не окунутся в теплую ванну веселья и вот-вот грохнутся на пол, корчась от твоей гениальности, накаленного до предела несусветного юмора.
Я сидел и слушал, как мой язык болтает, прицеливается и стреляет, и был ужасно доволен своим комическим даром. Все смотрели на меня и на мой язык, подмоченный алкоголем. Даже на Джона действовали мои дикие вылазки в область дружеского издевательства и осмеяния. У меня были припасены перлы для каждого сотрапезника, и, подобно специалистам по почерку, иногда встречающимися в жизни, которые по нашей линии волос, бровям, подергиванию ушей, выпуклости ноздрей и кривизне зубов узнают больше, чем написано в наших горациевых звездах или на грифельной доске. Если мы не выдаем себя своим почерком, одеждой или запахом алкоголя, наше дыхание выдает нас, или малейший кивок, или покачивание головы, когда специалист по почерку вынюхивает, чем мы полоскали рот или выйдет ли из нас гений. Итак, выстроив своих друзей у стенки, я расстреливал остротами их привычки, позерство, претензии, возлюбленных, творческие достижения, недостаток вкуса, непунктуальность, ненаблюдательность. Я надеялся, что все делается мягко и в дальнейшем обойдется без шрамов и ссадин. Так что я сверлил дыры в масках и личинах, насыпал туда серу и поджигал. После взрыва оставались чумазые физиономии, но обходилось без оторванных пальцев. В какой-то момент Джейк возопил:
— Остановите его, кто-нибудь!
Ибо следующей жертвой я наметил самого Джона.
Я повременил, чтобы собраться с духом. Все приглушили свой взрывной смех и уставились горящими глазами на меня, требуя продолжения. Настал черед Джона. Гвозди его!
И вот я наедине с моим героем, моей любовью, моим замечательным, добрым, отменным, утонченным другом, и вот я неожиданно хватаю его за руки.
— Джон, ты знал, что я тоже один из величайших в мире гипнотизеров?
— Неужели, малыш? — засмеялся Джон.
— Э-э! — закричали все.
— Да, — сказал я. — Гипнотизер. Величайший в мире. Кто-нибудь, наполните мой стакан.
Джейк Викерс налил мне джину.
— Пей до дна! — завопили все.
— Пью, — сказал я.
«Нет», — прошептал кто-то внутри меня.
Я сжал кисти рук Джона.
— Я собираюсь загипнотизировать тебя. Не бойся!
— Тебе не напугать меня, малыш, — сказал Джон.
— Я собираюсь помочь тебе решить одну проблему.
— Какую же это, малыш?
— Твоя проблема… — Я внимательно посмотрел на его лицо и напряг мозги. — А, вот в чем твоя проблема.
У меня сорвалось с языка, я выпалил:
— Я не боюсь лететь в Лондон, Джон. Я не боюсь. Боишься ты. Ты боишься.
— Чего же я боюсь, Г. У.?
— Ты боишься парома «Дан-Лэри», который ходит ночью по Ирландскому морю по огромным волнам в мрачные шторма. Ты этого боишься, Джон, поэтому говоришь, что я боюсь летать, а на самом деле это ты боишься моря, судов, штормов и длинных ночных рейсов. Так, Джон?
— Ну, раз ты говоришь, малыш, — ответил Джон, натянуто улыбаясь.
— Ты хочешь, чтобы я помог тебе с твоей проблемой, Джон?
— Помоги ему, помоги, — сказали все хором.
— Считай, что тебе помогли. Расслабься, Джон. Расслабься. Не бери в голову. Спи, Джон, тебе уже хочется спать? — бормотал я, и шептал, и возвещал.
— Ну, если ты так говоришь, малыш, — сказал Джон. Его голос не был весел, ну, может, вполовину, глаза бдительны, сжатые мною кисти рук напряжены.
— Стукните его по голове кто-нибудь! — воскликнул Джейк.
— Нет-нет, — засмеялся Джон. — Пусть продолжает. Давай, малыш, гипнотизируй меня.
— Ты уже в трансе, Джон?
— На полпути, сынок.
— Дальше, Джон. Повторяй за мной: «Это не Г. У. боится летать».
— Это не Г. У. боится летать…
— Повторяй: «Это Джон боится треклятого непроглядного ночного моря и тумана на пароме из Дан-Лэри в Фолькстоун!»
— Согласен, малыш, так и есть, так и есть.
— Джон, ты в трансе?
— Глубже, малыш.
— Когда проснешься, ничего не будешь помнить, кроме того, что ты отныне не боишься моря и перестанешь летать самолетом, Джон.
— Я не запомню ничего. — Джон закрыл глаза, но мне было видно, как под веками дергаются его глазные яблоки.
