Михаил Зуев-Ордынец - Сказание о граде Ново-Китеже
– Судья его кулаком в лицо! Сбил мальчонку с ног, окаянный! – завопили в толпе.
Сразу наступила тишина на поле, переполненном 'народом, и стало слышно, как канючит чайка над озером. И так же в тишине, молча, люди бросились на поле. Мичман побежал вместе со всеми. Еще на бегу он увидел, как посадский, схватив судью за бороду, задрал ему голову и заревел:
– На небо погляди! Нас не стыдишься, бога постыдись!
К ним бежал, трепыхая полами кафтана и волоча по земле бердыш, спешившийся стрелец. Он кричал посадскому:
– Брось! Слышь, говорю! Ухайдакаю лешего! Стрельца схватил за ворот сыромятник и рванул назад.
– Сунься только, одним мертвым больше будет! Конные стрельцы, тоже выскочившие на поле, хлестали народ плетками, кричали грозно:
– Куды?.. Назад!.. Стой, говорю!..
Юрятка, увернувшийся от плетки, зло ощерившись, запустил мячом в стрельца и сбил с него шапку. Стрелец, вздернув коня на дыбы, выхватил из-за пояса пистоль и прицепился в мальчонку. Юрята, изогнувшись, проскочил под конским брюхом и юркнул в толпу. Стрелец со зла выстрелил в мяч. Мяч зашипел и испустил дух.
Тогда раздался первый яростный крик:
– Бей стрельцов, кто в бога верует!..
Мичман поглядел на Детинец. На стенах было пусто. Как ветром сдуло и цветные кафтаны, и яркие платья, и зонтики. К воротам крепости бежали мальчишки – игроки детинской команды. Их никто не преследовал.
А на футбольном поле шла расправа с судьей-подглядчиком. Выломив руки в локтях, его тыкали лицом в землю:
– Суди по-божьи, собака!..
– И не подглядывай!..
– Не доноси посаднику, сучье вымя!
Судья, выплевывая пыль, забившуюся в рот, выл по-звериному.
Конные стрельцы, возвышавшиеся над толпой, сбились в кучу, не решаясь кинуться на посадских. Дело-то пошло не на шутку! Затрещали плетни – из них выламывали колья; бабы с плачем закрывали ставни; во всем городе отчаянно лаяли собаки; в церквах набатно заклепали в чугунные била. И перекидывались, как пожарные искры по ветру, тревожные и веселые слова:
– Бунтуем, спасены души!..
– Сподобил господь!..
– Рушь Детинец!.. Оттыкай дыру в мир!..
– Волным в мир выйти!..
Стрелецкий урядник, толстенький, молоденький, почти мальчишка, вдруг взъярился. Он выдернул саблю из ножен и закричал, грозя ею:
– Расходись! Нет вам, псам, ходу к Детинцу!
Он пришпорил коня и запальчиво бросился на толпу. Храпящая, брызжущая пеной лошадиная морда ткнула мичмана в плечо.
– Соблюдай правила уличного движения! – рявкнул Птуха, отмахнувшись кулаком, и попал лошади в лоб.
Конь отчаянно затряс головой. Урядник выдернул пистоль, курок щелкнул, но дал осечку. Мичман схватил всадника за кушак, сорвал с седла, поднял и швырнул на землю.
– В колодец его! – закричала толпа, срывая с урядника оружие.
Его привязали к колодезному журавлю вниз головой и несколько раз окунули в колодец. Урядник плакал по-ребячьи и жалобно кричал:
– Ребятушки, не губите! Подневольные мы!
– Врешь! – отвечала толпа. – Вольной волей зеленый кафтан да берендейку надел!
Еще двоих стрельцов стащили с коней и принялись мять им бока. Остальные зеленые кафтаны повернули коней и помчались к Детинцу.
Посадские хлынули вслед за ними.
3
Птуха еще рассказывал, а около них стоял уже Будимир, с трудом протолкавшийся через плотную толпу.
– Получилось дай боже! – закончил мичман свой рассказ. – Начали футболом, кончили восстанием.
– И клич кликать не надо, и звать никого не надо. Весь Ново-Китеж здесь! – покачал головой Будимир.
Людской девятый вал, хлынувший с футбольного поля, ударившись о стены Детинца, остановился и забурлил. Ходила зыбь, крутились водовороты, и не умолкали крики. Капитан разбирал отдельные голоса и видел отдельных людей, Вот Псой Вышата кричит, тряся рваными дерюжными штанами:
– Теперь держись, Детинец! Жди нас в гости, придем посадничьи меды пробовать!
А не отходивший от него ни на шаг Сысой Путята, почесывая пузо под рубахой, говорил кротко и мирно:
– И то! Порушить надобе это лукошко, Детинец, понимай.
На них налетел с неожиданной яростью посадский, похожий на апостола с иконы, споривший с Псоем еще в роще на Ярилином поле. Задирая апостольскую бороду, Софроний начал выкрикивать визгливо:
– Вы лбы о Детинец расшибете, нахвалыцики! Шумство и озор до добра не доведут!
Тогда взорвался вдруг мичман:
– Что защищаешь, жлоб? Какая у тебя жизнь? Хуже турецкого святого живешь! Посаднику галоши целуешь!.. Кошмар!
Люди загудели:
– Верно, мирской, говоришь! Святые слова!
А Сысой засиял ему лучистыми ласковыми глазами.
– Не гневись на него, Федя. Что с него возьмешь? Сидень Софроний ведомый. Ватрушка, пра слово! Все за старину, за ветошь заступается.
Откуда-то прикатили пустую сорокаведерную бочку, и на нее взобрался Будимкр.
– Спасены души, тиха-а-а! – загромыхал его бас. – Что высоко подпоясались? Али драться собрались? Добре! Пора по Детинцу ударить!
– Ай да Будимир! – заликовала толпа. – Широка борода, а душа молода! Веди нас на Детинец!
– Не я поведу. Без головы и руки-ноги вразброд пойдут, и надо нам по древнему, Степанушки Разина, обычаю выбрать походного атамана. Кого водите, хрешшоны?
– Ты нам совет дай, кого выбрать! – закричали в толпе.
– Степана мирского выбирайте! Он смыслом мудр и сердцем чист. Гож ли?
– Гож, гож! – заревела толпа. – Кажи нам Степана мирского!
– Полезай на бочку, – подсадил Будимир капитана, – покажись народу.
Ратных влез на бочку, и люди закричали:
– Люб, люб!.. Маленько знаем тебя!
– Челом бьем, порадей, родимый!
– Веди нас на Детинец, Степанушка!
– И на отчину выведи!.. В мир!.. На Русь! Ратных смотрел на прокопченную, землистую от голодовок, позеленевшую от цинги посадчину, и сердце его билось взволнованно.
– Коли народ выбрал, отказываться права не имею! – крикнул он и поклонился народу. – За доверие благодарю, а только я сердитый. Что. думаю – скажу, что сказал – сделаю, а споров да перекоров не терплю!
– Послушны будем твоей воле! – кричал народ. – Атамань с богом, Степан! Вот и второй у нас атаман Степан!
– В помощь себе беру есаулами Будимира Повалу, лесомыку Пуда Волкореза и мирского Федора, вот этого! – указал он на Птуху, стоявшего около бочки.
