Эллис Питерс - Один лишний труп (Хроники брата Кадфаэля - 2)
Курсель прошел вдоль стола, взял в руку топаз и с презрением отшвырнул его, так что камень покатился в сторону Берингара.
- Пусть будет так, ваша милость. Я принимаю вызов. Сразимся завтра, без лишних формальностей и без подготовки. Ваша милость выступит на следующий день, - промолвил он вслух, а на лице его читалось: и я с вами.
- Быть по сему, - хмуро провозгласил король. - Раз уж мне суждено потерять одного хорошего слугу, пусть это будет худший из двоих, а кто из вас лучший, вы сами между собой разберетесь. Итак, завтра, в девять утра, после мессы. И не здесь, в помещении, а на свежем воздухе - луг за городскими воротами, между рекой и дорогой, как раз подойдет. Прескот, вы с Виллемом проследите, чтобы все было как положено. И лошадьми мы рисковать не станем, - рассудительно добавил Стефан. - Драться будете пешими и на мечах!
Хью Берингар послушно склонил голову.
- Согласен! - сказал Курсель и улыбнулся, подумав о том, какое преимущество дают ему при схватке на мечах более длинные руки.
- Не на жизнь, а на смерть! - воскликнул король и рывком поднялся из-за стола, положив тем самым конец омраченному пиру.
Глава двенадцатая
Гости короля возвращались из замка по темным, но отнюдь не тихим улочкам города: повсюду ощущались напряженность и беспокойство, напоминавшие крысиную возню в покинутом доме. Хью Берингар трусил на своем костлявом сером жеребце рядом с Кадфаэлем. Он намеренно слегка попридержал коня и пустил его шагом. Близкое соседство насторожившего уши брата Жерома его ничуть не смущало - он держался так, будто любопытного монаха вовсе не существовало. Впереди, приглушенно переговариваясь, ехали аббат Хериберт и приор Роберт. Их печалило то, что должна пролиться человеческая кровь, а они, служители церкви, не в силах этому помешать. Как горько, что эти два молодых человека желают друг другу смерти. Согласившись с условиями поединка, оба противника уже не могли отступить: им предстоял Божий суд, и потерпевший поражение считался осужденным самими небесами. И даже если он избежит меча, его все равно ждет виселица.
- Ну назови меня первейшим болваном на всем белом свете, если тебе от этого легче станет, - сговорчиво заявил Берингар. В голосе его слышались поддразнивающие нотки, но Кадфаэля это не обмануло.
- Я меньше других вправе судить тебя, - отозвался монах, - или даже сожалеть о том, что ты натворил.
- Как монах? - вопросил вкрадчивый голос, в звучании которого чуткое ухо могло уловить усмешку.
- Как человек! Черт бы тебя побрал!
- Брат Кадфаэль, - сердечно промолвил Хью, - я тебя очень люблю. И ты прекрасно знаешь, что на моем месте сам поступил бы точно так же.
- Ничего подобного! А если даже и так, то вовсе не потому, что одного старого дурака, видишь ли, осенило. А если бы я ошибся?
- Но ведь ты не ошибся! Он и есть убийца - и убийца вдвойне, ибо обрек на смерть ее малодушного брата столь же подло, как прикончил Николаса Фэнтри. Об одном тебя прошу: ни слова Элин, пока все не кончится - так или иначе.
- Буду молчать, если только она не заговорит первой. Ты что, думаешь, эта новость еще не разнеслась по всему городу?
- Знаю, что так, но надеюсь, что она уже легла спать, и стало быть, узнает об этом не раньше завтрашнего утра, когда закончится месса, а к тому времени, вероятно, все уже решится.
- А ты, - заметил Кадфаэль язвительно, поскольку терзавшая его душевная боль требовала какого-то выхода, - небось всю ночь проведешь на коленях, не сомкнув глаз, умерщвляя плоть накануне поединка?
- Не такой уж я дурак, - укоризненно возразил Хью и погрозил старшему другу пальцем. - Стыдно, Кадфаэль! Ты, монах, не веришь, что Господь на стороне правого. Я лягу спать и высплюсь как следует, чтобы встретить испытание свежим и бодрым. А вот ты, наверное, возьмешься быть моим ходатаем и заступником перед небесами?
- Ну уж нет, - буркнул Кадфаэль, - я тоже завалюсь на боковую и поднимусь не раньше, чем меня разбудит колокол. Неужто у меня меньше веры, чем у нахального молодого язычника, вроде тебя?
- Узнаю брата Кадфаэля! - уступчиво промолвил Берингар. - Но все-таки будь добр, замолви за меня словечко на заутрене. А уж если Он тебя не услышит, то мне протирать колени тем более ни к чему.
И Берингар, склонившись с седла, коснулся рукой широкой тонзуры Кадфаэля, как бы шутя благословляя его, а потом пришпорил коня и припустил рысью. Обогнав аббата, он почтительно поклонился ему и исчез за излучиной Вайля.
Брат Кадфаэль предстал перед аббатом сразу же после заутрени. Похоже, Хериберт не слишком удивился ни его появлению, ни его просьбе.
- Отец аббат, в этом деле я поддерживаю того юношу, Хью Берингара. Это я раздобыл улики, на которых держится обвинение. И несмотря на то, что он предпочел взять все на себя и избавить меня от какого бы то ни было риска, я не могу оставаться в стороне. Я прошу позволить мне пойти и разделить с ним это испытание. Сумею я помочь ему или нет, но я должен быть там. В таких обстоятельствах я не могу покинуть друга, тем более, что, обвиняя, он говорил и от моего лица.
- Меня и самого все это взволновало, - тяжело вздохнув, признался аббат. - Что бы ни решил король, я буду молиться о том, чтобы этот поединок не завершился ничьей смертью.
"А я, - с грустью подумал Кадфаэль, - даже не смею молиться об этом, ибо оба соперника стремятся к тому, чтобы один из них замолчал навеки".
- Скажи мне, - попросил Хериберт, - это правда, что этот человек, Курсель, убил того бедного паренька, которого мы похоронили в церкви?
- Увы, отче, в этом нет сомнения. Именно у него был тот кинжал, и только он мог обронить камень на месте схватки. Здесь все ясно - в этом поединке добро сразится со злом.
- Тогда ступай, - разрешил аббат, - я освобождаю тебя от всех обязанностей до завершения этого дела.
Ибо бывало, что подобные поединки длились целый день - до тех пор, пока участники были уже не в состоянии не только наносить удары, но даже держаться на ногах и видеть друг друга. В конце концов кто-то валился с ног от изнеможения и истекал кровью там, где упал, не в силах подняться. Если ломалось оружие, противники обязаны были продолжать бой руками, ногами и зубами. Случалось, что кто-то не выдерживал и молил о пощаде, но такое происходило нечасто, ибо означало поражение, обвинительный приговор Божьего суда и позорную смерть на виселице.
"Горькая участь, - подумал Кадфаэль, подоткнув рясу и выходя из ворот, - быть осужденным самим Господом и лишиться благодати. Однако, пожалуй, в этом можно усмотреть Божий промысел - само Провидение дает надежду правому. Имею ли я, - размышлял монах, - столько же веры, сколько и он? Интересно, неужто он и вправду хорошо спал?"
