Кирилл Бенедиктов - Блокада. Книга 2. Тень Зигфрида
Шибанов уселся на землю напротив немца. Уставился на него тяжелым немигающим взглядом.
— На меня смотри, — сказал он по-немецки. — Смотри на меня, говорю!
Немец поднял голову и испуганно захлопал глазами.
— Сейчас тебе вынут кляп, — медленно проговорил капитан. — И ты будешь отвечать на мои вопросы и слушать все, что я тебе говорю.
Немец торопливо кивнул. Шибанов сделал знак Гумилеву, и тот, подойдя сзади, освободил пленника от кляпа.
— Как тебя зовут? — спросил капитан. Акцент у него действительно был сильный, но немец явно все понимал.
— Ганс, — ответил он прыгающим голосом, — Ганс Майер…
— Твое воинское звание?
— Унтер-офицер. Я командир танка…
— Как зовут членов твоего экипажа?
— Гельмут Йост, водитель-механик, обергефрайтер. Дитмар Гезе, стрелок-радист, гефрайтер. Людвиг Фегеляйн, наводчик, панцеробершутце. Аксель Бауэр, заряжающий, панцершутце.
— Кто из них был с тобой у ручья?
— Обергефрайтер Йост. Аксель Бауэр вчера сломал ногу и поэтому я пока остался без заряжающего. Завтра должны прислать замену.
— Значит, у танка осталось двое? Дитмар Гезе и этот… Фегеляйн?
— Так точно.
«Он принимает его за старшего по званию, — догадался Лев. — Интересно, гипноз уже начал действовать?»
Все бойцы группы «Синица» были одеты в серую военную форму Ваффен СС. У Шибанова в петлице были три звезды и четыре полосы гауптштурмфюрера, и унтер-офицер Майер смотрел на него, как на бога.
— Слушай внимательно то, что я тебе скажу, — сказал капитан с чудовищным акцентом. — Дитмар Гезе и Людвиг Фегеляйн — предатели. Они твари. Отщепенцы. Они продали фатерланд. Они хотят убить великого фюрера.
Ганс Майер отшатнулся, словно получив пощечину.
— Да, это так. Ты должен остановить их, унтер-офицер. Сейчас ты оденешься и вернешься к своему танку. Ты не должен показывать, что знаешь об их предательстве. Ты дождешься, пока они заснут и убьешь их обоих. Ты сделаешь это тихо. Вот этим.
Шибанов протянул Майеру десантный нож. Тот, слегка поколебавшись, осторожно взял его и принялся с интересом рассматривать.
— Потом ты вернешься и доложишь о выполнении приказа. Ты никому не будешь о нем рассказывать. Ты сделаешь все сам и доложишь об этом лично мне.
— Так точно, господин гаупштурмфюрер, — ответил Майер. Он явно приободрился. — Я уничтожу предателей и спасу фюрера.
Он вдруг заколебался.
— А обергефрайтер Йост? Он тоже предатель?
Шибанов подумал.
— Нет, унтер-офицер. Обергефрайтер Йост честный солдат. Поэтому ты отпустил его в деревню, к его знакомой вдовушке.
— Здесь нет деревни, — покачал головой Майер.
— Значит, он отпросился у тебя выпить шнапсу с друзьями из другого взвода. И он сидит сейчас с ними у костра и играет в карты.
«Неужели он и вправду его загипнотизировал? — спросил себя Гумилев. — Может быть, этот мальчишка просто прикидывается? А сам вернется к своему танку и закричит на всю степь: русские! русские идут!».
Из темноты появился Теркин, бросил на землю перед Майером его гимнастерку и куртку.
— Одевайся, — велел Шибанов. — И иди обратно, быстро.
— Слушаюсь, господин гаупштурмфюрер, — танкист принялся торопливо натягивать на себя одежду. Нож он сноровисто спрятал за голенище сапога.
— Проводи его, — велел Жером капитану. Тот серым призраком скользнул между свисающими до земли ивовыми ветвями.
— Неужели получится? — прошептала Катя. Она была в форме СС-хельферин[21], с серебряной звездочкой офицера войск связи. Гумилев не мог не признать, что вражеская форма ей очень идет.
После несостоявшегося поединка с капитаном Гумилев дал себе слово больше не заглядываться на сержанта медслужбы. Смешно — ведь вначале он даже не поверил Теркину, решив, что тот специально возводит на Катю напраслину, чтобы помирить их с Шибановым. Не поверил — но все-таки прокрался к дому Жерома и, спрятавшись в кустах, прождал несколько часов. И только когда перед самым рассветом дверь домика тихонько открылась, и оттуда вышла Катя — Гумилев окончательно убедился, что Теркин говорил правду. Катя стояла на крыльце, и в сером предутреннем свете ее лицо казалось еще более тонким и одухотворенным, чем обычно. Может быть, потому, что она выглядела очень счастливой…
В тот момент Гумилев четко понял две вещи. Во-первых, Катя была влюблена в Жерома, и изменить это было уже невозможно. Во-вторых, командир по какой-то причине ничего не сказал ей о дуэли.
На следующий день Жером уехал в Москву, сказав, что занятий сегодня не будет. Незадачливые дуэлянты слонялись по территории базы, рисуя в воображении картины будущего трибунала. Друг с другом они не разговаривали, хотя Гумилев с удивлением обнаружил, что больше не чувствует к Шибанову той обжигающей ненависти, которая заставила его вызвать капитана на дуэль.
Жером вернулся поздно вечером. В глазах его плясали злые азартные огоньки.
— Вы оба пойдете под трибунал, — сказал он Гумилеву и Шибанову. — Как я вам и обещал.
Оба дуэлянта молчали, глядя в пол.
— Но есть и хорошая новость — это случится еще не скоро.
Командир выдержал драматическую паузу.
— Не раньше, чем группа «Синица» выполнит свое боевое задание.
Гумилев быстро взглянул на капитана. «Если у меня такое же выражение лица, — подумал он, — то со стороны мы должны выглядеть, как два идиота».
— Приказ о начале операции «Вундеркинд» подписан, — сказал Жером. — Завтра мы вылетаем на юг.
«Как вовремя!», — подумал Лев, но вслух ничего не сказал.
— Можете считать, что вам повезло, — голос Жерома был сух, как папиросная бумага. — Никто, кроме коменданта базы, не знает об инциденте в оружейке. Коменданту я сказал, что мы проводили незапланированные учения. Кстати, на вашем месте я бы извинился перед рядовым Борко. Да, и вот еще. Было бы крайне нежелательно, чтобы о вашей идиотской выходке узнала сержант Серебрякова. Все, я вас больше не задерживаю.
— Да уж, подфартило так подфартило, — задумчиво проговорил капитан, когда они, ошеломленные услышанным, возвращались домой. — Вот уж и вправду — судьба Евгения хранила…
Лев искоса посмотрел на него.
— Ну что ты дуешься, чудак-человек? Подумаешь, по роже ему дали… мне вон Теркин наш при первой встрече так наварил, голова потом три дня гудела…
— Ты извиняешься, что ли?
Шибанов сплюнул.
— Ну, если ты так ставишь вопрос… да, извиняюсь. Сам подумай — нам завтра за линию фронта лететь, а мы с тобой грыземся, как две шавки из-за косточки. Ну, что, мир?
