Уильям Моррис - Вести ниоткуда, или Эпоха спокойствия
Узкая лента Темзы вилась у наших ног по местности, как я уже говорил, похожей на парк. Недалеко от нас виднелся красивый островок, поросший стройными деревцами. По склонам к западу от нас поднимался лес смешанных древесных пород, нависая над узким лугом на южном берегу реки, а к северу от самого берега отлого повышалась широкая полоса лугов. Невдалеке над чащей леса высился изящный шпиль старинного здания. Это здание со всех сторон плотно обступили несколько серых домов. Ближе к нам, в каких-нибудь ста шагах от воды, стояло большое каменное строение современного типа. Квадратное и одноэтажное, оно казалось очень низким. Между домом и рекой не было сада, ничего, кроме аллеи из грушевых деревьев, еще очень молодых и тонких. И хотя дом не отличался богатством украшений, в нем было какое-то естественное изящество, как и в молодых деревьях.
Сидя на берегу, мы любовались этой картиной светлого июньского дня. Мы не испытывали веселого возбуждения, а только тихое безмятежное счастье. Эллен, которая сидела рядом со мной, охватив руками колени, наклонилась ко мне и сказала тихим голосом, который Клара и Дик все же могли бы услышать, не будь они так безмолвно и влюбленно поглощены друг другом:
- Друг, в вашей стране дома земледельцев похожи на этот дом?
- Во всяком случае, - ответил я, - дома богачей на него не похожи: они словно пятна на лице земли.
- Мне трудно это понять, - сказала она. - Я могу представить себе, почему рабочие, которые там так угнетены, не могут жить в прекрасных зданиях. Чтобы создать красивое жилище, нужны время, досуг и голова, не перегруженная заботами, и я отлично понимаю, что бедный народ не может иметь все те хорошие вещи, которые мы считаем необходимыми для себя. Но почему же богатые люди, у которых есть и время, и досуг, и строительные материалы, не создают себе красивых жилищ? Это непонятно. Я знаю, что вы хотите мне сказать, - добавила она, взглянув мне прямо в глаза и покраснев, - что их дома и вещи безобразны и пошлы, если им не посчастливилось быть старинными, как вон тот памятник труда наших предков (она указала на шпиль). Все они... простите, я не нахожу слова...
- Вульгарны, - докончил я за нее. - Мы всегда говорим, что безобразие и вульгарность жилищ богатых людей - неизбежное следствие нищеты и скудости, на которую они обрекают бедных.
Эллен задумчиво нахмурила брови, потом радостно
обратила ко мне лицо, словно поймав какую-то ускользавшую мысль, и сказала:
- Да, друг, я вас понимаю. Иногда мы, точнее - те из нас, кто интересуется этими вопросами, обсуждали все это. У нас осталось много свидетельств о так называемом искусстве времен до эпохи Равенства. И многие говорят, что не в условиях существования тогдашнего общества причина этого всеобщего безобразия. Безобразие распространялось на все проявления жизни, потому что оно нравилось людям. Они могли бы окружать себя прекрасными вещами, если бы стремились к этому, как теперь каждый при желании создает более или менее красивые вещи по своему вкусу... Стойте! Я знаю, что вы мне скажете!
- Знаете? - проговорил я, улыбаясь, но с сильно бьющимся сердцем.
- Да, - промолвила она, - вы отвечаете мне и учите меня тем или иным вещам, даже не произнося ни слова! Вы хотели сказать, что во времена неравенства характерной чертой существования богатых людей было то, что у них не полагалось самим изготовлять предметы для украшения своей жизни. Они поручали эту работу тем, кого они принуждали жить под гнетом и в нищете. Естественно, что скудость, приниженность и уродливая нагота этих несчастных сказывались в украшениях, предназначенных для богачей, и, таким образом, искусство умерло среди людей. Не это ли вы хотели сказать, друг мой?
- Да, да, - подтвердил я, любуясь ею: она стояла на берегу, ветерок играл ее легким нарядом, одну руку она прижала к груди, другую, в увлечении своей речью, сжав в кулачок, опустила вниз.
- Это правда, правда! - повторила она еще раз - Мы доказали справедливость этих слов!
Я же думал про себя: "Ведь я чувствую нечто большее, чем интерес к ней и восхищение ею!" И я стал уже задумываться, чем все это кончится. Мгновенный страх охватил меня: кто знает, какое средство "исцеления" предлагает эта новая эпоха для возмещения утраты того, что дорого нашему сердцу!
Вдруг Дик поднялся с места и крикнул своим обычным бодрым голосом:
- Соседка Эллен, вы, кажется, ссоритесь с гостем? Или требуете от него объяснений, которых он не может дать таким невеждам, как мы?
- Ни то, ни другое, дорогой сосед, - ответила она. - Я была очень далека от ссоры с ним. Мы стали друзьями, и я, кажется, даже помирила его с самим собой. Не так ли, дорогой гость? - промолвила она с очаровательной улыбкой уверенности в том, что я ее понял.
- Да, это так, - сказал я.
- Кроме того, - продолжала она, - я должна сказать, что он объяснил мне нечто очень важное, так что я теперь вполне его понимаю.
- Отлично, - произнес Дик. - Когда я впервые увидел вас в Раннимеде, я сразу заметил, что у вас удивительно острый ум. Я говорю это не как любезность, чтобы доставить вам удовольствие, - поспешно добавил он, - но потому, что это правда. Тогда же мне захотелось лучше узнать вас. Однако нам пора в дорогу. Мы не прошли еще и половины пути, а должны быть на месте до заката.
С этими словами он взял Клару за руку и повел ее вниз, с
холма. Но Эллен стояла задумавшись, глядя в землю, и, когда я взял ее за руку, чтобы следовать за Диком, она, обернувшись ко мне, сказала:
- Вы могли бы многое рассказать мне и многое мне объяснить, если бы хотели.
- Да, - сказал я, - такой старик, как я, годится для этого, но и только.
Она не заметила горечи, которая против желания прозвучала в моем голосе, и продолжала:
- Я думаю не о себе одной. Мне было бы достаточно помечтать о прошлых временах, и если я не могу их превозносить, то, во всяком случае, могу восхищаться некоторыми людьми, которые тогда жили. Я иногда думаю, что люди слишком небрежно относятся к истории, слишком равнодушно оставляют ее в руках старых ученых, подобных Хаммонду. Кто знает? Сейчас мы счастливы, но времена могут измениться. В нас может зародиться жажда перемен. Многое покажется нам слишком чудесным, чтобы ему противиться, слишком увлекательным, чтобы за него не ухватиться, если мы не будем знать, что все это - только фазы того, что уже когда-то было и привело к разорению, разочарованию и нищете.
Когда мы медленно спускались к лодке, Эллен сказала:
- Не ради себя одной я вас расспрашиваю, дорогой друг. У меня будут дети, и, я надеюсь, много. И хотя я не вправе навязывать им какие-то особые взгляды, я все же могу рассчитывать, что подобно внешнему сходству они, возможно, унаследуют кое-что и из моего образа мыслей. Это существенная часть меня самой, независимая от временных настроений, навеянных событиями и обстановкой, меня окружающей. Что вы об этом думаете?
