Альфред Бестер - Миры Альфреда Бестера. Том 4
Мне нравится изящная линия ее ног, ее фигура, глаза, волосы, ее смелость, смущение… румянец на щеках, пробивающийся, несмотря на отчаянное применение пудры. Пудра… гадость. Я иду на кухню и для компенсации тру рубашку жженой пробкой.
— Ох-хо, — говорю. — Буду частлив знать, зачем твоя ходи-ходи моя берлога. Пардон, мисс, такая языка скоро уйдет.
— Я обманула мистера Люндгрена, — выпаливает она. — Я сказала, что несу тебе важные бумаги.
— Entschuldigen Sie, bitte. Meine pidgin haben sich geandert. Sprachen Sie Deutsch?[15]
— Нет.
— Dann warte ich.[16]
Битница повернулась на каблучках и выплыла, зовя к объятиям. Я нагнал ее у лифта, сунул 101 доллар (превосходная форма) и пожелал на испанском спокойной ночи. Она ненавидела меня. Я сделал с ней гнусную вещь (нет прощения) и вернулся в квартиру, где обрел английский.
— Как тебя зовут?
— Я работаю у тебя три месяца, а ты не знаешь моего имени? В самом деле?
— Нет, и знать не желаю.
— Лиззи Чалмерс.
— Уходи, Лиззи Чалмерс.
— Так вот почему ты звал меня «мисс». Зачем ты побрил голову?
— Неприятности в Вене.
— Что ты имеешь в виду?
— Не твое дело. Что тебе здесь надо? Чего ты хочешь?
— Тебя, — говорит она, отчаянно краснея.
— Уходи, ради бога, уходи!
— Что есть у нее, чего не хватает мне? — потребовала Лиззи Чалмерс. Затем ее лицо сморщилось. — Правильно? Что. Есть. У. Нее. Чего. Не. Хватает. Мне. Да, правильно. Я учусь в Бенингтоне, там грамматика хромает.
— То есть как это — учусь в Бенингтоне?
— Это колледж. Я думала, все знают.
— Но — учусь?
— Я на шестимесячной практике.
— Чем же ты занимаешься?
— Раньше экономикой. Теперь тобой. Сколько тебе лет?
— Сто девять тысяч восемьсот семьдесят два.
— Ну перестань. Сорок?
— Тридцать.
— Нет, в самом деле? — Она счастлива. — Значит, между нами всего десять лет разницы.
— Ты любишь меня, Лиззи?
— Я хочу, чтобы между нами что-то было.
— Неужели обязательно со мной?
— Я понимаю, это бесстыдно. — Она опустила глаза. — Мне кажется, женщины всегда вешались тебе на шею.
— Не всегда.
— Ты что, святой? То есть… понимаю, я не головокружительно красива, но ведь и не уродлива.
— Ты прекрасна.
— Так неужели ты даже не коснешься меня?
— Я пытаюсь защитить тебя.
— Я сама смогу защититься, когда придет время.
— Время пришло, Лиззи.
— По крайней мере, мог бы оскорбить меня, как битницу перед лифтом.
— Подсматривала?
— Конечно. Не считаешь ли ты, что я буду сидеть сложа руки? Надо приглядывать за своим мужчиной.
— Твоим мужчиной?
— Так случается, — проговорила она тихо. — Я раньше не верила, но… Ты влюбляешься и каждый раз думаешь, что это настоящее и навсегда. А затем встречаешь кого-то, и это больше уже не вопрос любви. Просто ты знаешь, что он твой мужчина.
Она подняла глаза и посмотрела на меня. Фиолетовые глаза, полные юности, решимости и нежности, и все же старше, чем глаза двадцатилетней… гораздо старше. Как я одинок — никогда не смея любить, ответить на дружбу, вынужденный жить с теми, кого ненавижу. Я мог провалиться в эти фиолетовые глаза.
— Хорошо, — сказал я. И посмотрел на часы. Час ночи. Тихое время, спокойное время. Боже, сохрани мне английский… Я снял пиджак и рубашку и показал спину, исполосованную шрамами. Лиззи ахнула.
— Самоистязание, — объяснил я. — За то, что позволил себе сдружиться с мужчиной. Это цена, которую заплатил я. Мне повезло. Теперь подожди.
Я пошел в спальню, где в правом ящике стола, в серебряной коробке, лежал стыд моего сердца. Я принес коробку в гостиную. Лиззи наблюдала за мной широко раскрытыми глазами.
— Пять лет назад меня полюбила девушка. Такая же, как ты. Я был одинок в то время, как и всегда. Вместо того, чтобы защитить ее от себя, я потворствовал своим желаниям. Я хочу показать тебе цену, которую заплатила она. Это отвратительно, но я должен…
Вспышка. Свет в доме ниже по улице погас и снова загорелся. Я прыгнул к окну. На пять долгих секунд погас свет в соседнем доме. Ко мне подошла Лиззи и взяла меня за руку. Она дрожала.
— Что это? Что случилось?
— Погоди, — сказал я.
Свет в квартире погас и снова загорелся.
— Они обнаружили меня, — выдохнул я.
— Они? Обнаружили?
— Засекли мои передачи уном.
— Чем?
— Указателем направления. А затем отключали электричество в домах во всем районе, здание за зданием… пока передача не прекратилась. Теперь они знают, в каком я доме, но не знают квартиры. Я надел рубашку и пиджак.
— Спокойной ночи, Лиззи. Хотел бы я поцеловать тебя.
Она обвила мою шею руками и стала целовать; вся тепло, вся бархат, вся для меня. Я попытался оттолкнуть ее.
— Ты шпион, — прошептала она. — Я пойду с тобой на электрический стул.
— Если бы я был шпионом… — Я вздохнул. — Прощай, моя Лиззи. Помни меня.
Soyez ferme.[17] Колоссальная ошибка, как это только могло сорваться у меня с языка. Я выбегаю, и тут этот маленький дьявол скидывает туфельки и рвет до бедра узенькую юбчонку, чтобы та не мешала бежать. Она рядом со мной на пожарной лестнице, ведущей вниз к гаражу. Я грубо ругаюсь, кричу, чтобы она остановилась. Она ругается еще более грубо, все время смеясь и плача. Проклятье! Она обречена.
Мы садимся в машину, «астон-мартин», но с левосторонним управлением, и мчимся по Пятьдесят третьей, на восток по Пятьдесят четвертой и на север по Первой авеню. Я стремлюсь к мосту, чтобы выбраться из Манхаттана. На Лонг-Айленде у меня свой самолет, припасенный для подобных случаев.
— J'y suis, j'y reste[18] — не мой девиз, — сообщаю я Элизабет Чалмерс, чей французский так же слаб, как грамматика… трогательная слабость.
— Однажды меня поймали в Лондоне на почтамте. Я получал почту до востребования. Послали мне чистый лист в красном конверте и проследили до Пикадилли, 139, Лондон. Телефон: Мейфэр 7211. Красное — это опасность. У тебя везде кожа красная?
— Она не красная! — возмущенно воскликнула Лиззи.
— Я имею в виду розовая.
— Только там, где веснушки, — сказала она. — Что за бегство? Почему ты говоришь так странно и поступаешь так необычно? Ты действительно не шпион?
— Вероятно.
— Ты существо из другого мира, прилетевшее на неопознанном летающем объекте?
— Это тебя пугает?
— Да, если мы не сможем любить друг друга.
— А как насчет завоевания Земли?
— Меня интересует только завоевание тебя.
— Я никогда не был существом из другого мира.
— Тогда кто ты?
— Компенсатор.
— Что это такое?
— Знаешь словарь Франка и Вагнелла? Издание Франка X. Визетелли? Цитирую: «То, что компенсирует, устройство для нейтрализации местных влияний на стрелку компаса, автоматический аппарат для выравнивания газового давления в…» Проклятье!
Франк X. Визетелли не употреблял этого нехорошего слова. Оно вырвалось у меня, потому что мост заблокирован. Следовало ожидать. Вероятно, заблокированы все мосты, ведущие с 24-долларового острова. Можно съехать с моста, но ведь со мной чудесная Элизабет Чалмерс. Все. Стоп, машина. Сдавайся.
— Kamerad, — произношу я и спрашиваю:- Кто вы? Ку-клукс-клан?
Он пристально смотрит на меня, наконец, открывает рот:
— Специальный агент Кримс из ФБР, — и показывает значок.
Я ликую и радостно его обнимаю. Он вырывается и спрашивает, в своем ли я уме. Мне все равно. Я целую Лиззи Чалмерс, и ее раскрытый рот под моим шепчет:
— Ни в чем не признавайся. Я вызову адвоката.
Залитый светом кабинет на Фоли-сквер. Так же расставлены стулья, так же стоит стол. Мне часто доводилось проходить через это. Напротив незапоминающийся человек с блеклыми глазами из утренней подземки. Его имя — С. И. Долан.
Мы обмениваемся взглядами. Его говорит: я блефовал сегодня. Мой: я тоже. Мы уважаем друг друга. И начинается допрос с пристрастием.
— Вас зовут Абрахам Мейсон Сторм?
— По прозвищу Бейз.
— Родились 25 декабря?
— Рождественский ребенок.
— 1929 года?
— Дитя депрессии.
— Я вижу, вам весело.
— Юмор висельника, С. И. Долан. Отчаяние. Я знаю, что вы никогда ни в чем не сможете меня обвинить, и оттого в отчаянии.
— Очень смешно.
— Очень грустно. Я хочу быть осужденным… Но это безнадежно.
— Родной город Сан-Франциско?
— Да.
— Два года в Беркли. Четыре во флоте. Кончили Беркли, по статистике.
— Стопроцентный американский парень.
— Нынешнее занятие — финансист?
— Да.
— Конторы в Нью-Йорке, Риме, Париже, Лондоне?
— И в Рио.
— Имущества в акциях на три миллиона долларов?
