Геннадий Прашкевич - Малый бедекер по НФ
Горящая Фергана.
Засады на пыльных дорогах.
Абхазия, Приднестровье, Прибалтика.
Грохот шахтерских касок на Горбатом мосту.
Писатель Василий Михайлович Коньяков, когда я напечатал первую часть будущего авантюрного романа («Носорукий»), написанную в Дурмени, сказал мне: «Хорошая вещь. Но почему идут по Сибири воры? — И огорченно покачал головой. — Вор на воре. Одни воры».
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ
В июле 1992 года Вознесенский прилетел в Новосибирск.
Таня Богданова нашла спонсоров. Не знаю, какую сумму выделили, но Вознесенский прилетел. Когда-то в Академгородке партийные власти отменили его поэтический концерт, теперь он хотел заполнить ту давнюю, видимо, мучившую его лакуну. В белом костюме под лучами прожекторов, плотный, динамичный, он рубил воздух рукой:
Дорог тем, что помог
Академгородок.
Через времени ток
лечу вспять, на восток.
Моих тем коробок -
яко демГеродот.
Я не демонобог,
не геройский совок,
но хранишь, городок,
дребедень тайных строк.
Вдруг тебя больше нет?
И куда я приду -
в академтемноту
или в академсвет?
И так далее.
Только Вознесенский мог прочесть это внятно.
Я потом спросил: правда ли, что поэту свободнее в плену? Он улыбнулся. Я спросил, представляет ли он, скольким молодым поэтам в свое время поломал жизнь, тем что сбивал их с толку своим мощным поэтическим влиянием? Он ответил без улыбки: «Я тоже погибал от Пастернака».
С утра Ученый совет в Институте ядерной физики (видеомы на экране), потом поездка в Новосибирск (старые иконы в запасниках). Возвращались поздно. Машина медленно катилась мимо сожженных коммерческих киосков — по Новосибирску прокатилась очередная волна мафиозных разборок. Таня поглядывала на часы: на десять вечера в «Золотой долине» был заказан столик, но мы кошмарно опаздывали. В Нижней Ельцовке она даже позвонила по телефону и вернулась к машине несколько сбитая с толку. «В ресторан мы опоздали, но нас собираются покормить спонсоры».
— Деловые люди? Готовы поддерживать культуру?
Таня неопределенно пожала плечами.
У подъезда гостиницы стояли три накрученных «мерседеса», для того времени — перебор. И тут же уверенный голос:
— Мы, Андрей, типа столик держали. А дуры тут в непонятках. Накрыли у тебя.
Вознесенский украдкой показал мне ключ от номера и усмехнулся: ошибаются спонсоры, ключ при нем, в номер без него никто не войдет. Но Алик и Саша выглядели уверенно. Оба в белых рубашках, накачанные. С ними было еще несколько мускулистых ребят. Но в беседе они участия не принимали. И в номер с нами не вошли.
— Ого! — удивился Вознесенский.
Прямо на полу стояли плетеные корзины с коньяком, шампанским, с водками (даже «Алтай» там был, и «Смирновка» пяти сортов), с минералкой и ледяной кока-колой. Апельсины, ананасы, рубчатые, как гранаты, кривые бананы, яблоки, копчености, солености. Хватило бы на большую компанию. Но Алик считал, что этого может не хватить. От избытка чувств он объяснил: «Совсем чеченцы задрали. Но тут, Андрей, не Россия. Тут у нас Сибирь. Тут все наше».
Мы переглянулись.
Раскрыть рта Алик и Саша никому не давали.
Обращались демократично — на «ты». Алик, например, только вернулся из Штатов.
Услышав об этом, Вознесенский встрепенулся, но Алик сразу заметил: ну сраная же страна, негры и говнюки, даже заняться нечем. Больше всего ненавижу расизм и негров, сказал он. А вот Саше повезло больше. Ни в какую Америку он не летал, спокойно провел две недели в Сочи. Снял на три дня роскошный ресторан и гулял с молодыми девушками. А все остальное время приходил в себя.
«Оттянулись!»
У Тани постепенно округлялись глаза.
«Да чего там, — заявил Саша, почему-то решив, что ему не верят. — Чего сидеть в этом сарае? Валим к девочкам, да, Андрей? Ты типа писатель, да? Тут у нас не Россия, тут у нас Сибирь, девчонки классные. — И долго, обещающе посмотрел на Таню: — И мальчишек найдем».
«Андрею Андреевичу в самолет через три часа», — испугалась Таня.
Саша понял это по-своему — дескать, время теряем. Щелкнул пальцами и в номер, щебеча, вбежали две девчонки. Полураздетые, ласковые, они полезли на колени к Вознесенскому и ко мне, но Вознесенский встревожился — зачем девчонки? Никаких девчонок! И надо отдать должное: Саша только голову повернул, а девчонок уже как ветром сдуло.
— Валим в кафе!
— Какое кафе? Ночь глубокая!
— А у нас свое кафе! Это вам не Россия.
После долгих уговоров нам все-таки удалось увести ребят. Зато в вестибюле дежурная окликнула: «Вы из номера Вознесенского?» — «Да», — ответила Таня. — «У него телефонные переговоры не оплачены».
Зря она это сказала.
Лицо Саши налилось кровью.
Не спрашивая ничего, он вынул из кармана пятитысячерублевую бумажку, только-только появившуюся, смял ее и бросил в лицо дежурной.
Дежурная расцвела:
— Ой, спасибо!
Какое-то время Саша и Алик еще пытались нас уговаривать.
«Кафе у нас. И девчонок тьма. И мальчишки, проблема, что ли? Да мы сами тебя трахнем», — убеждали они Таню.
Но мы отбились.
«А что пресса скажет?» — обидно засмеялся Саша, усаживаясь в «мерседес».
Наверное, в эту фразу он вкладывал какой-то особый смысл.
17
Странно, но именно в тот вечер я записал первую фразу будущего авантюрного романа, который до сих пор держу лучшим из лучших.
Осенью 1700 года (получается, к началу рассказа лет за двадцать), в северной плоской тундре (в сендухе, по-местному), верстах в ста от Якутского острога, среди занудливых комаров и жалко мекающих олешков, в день, когда Ваньке Крестинину стукнуло семь лет, некий парнишка, сын убивцы и сам давно убивца, хотя по виду и не превзошел десяти—одиннадцати лет, в драке отрубил Ваньке указательный палец на левой руке.
Боль не великая, но рука стала походить на недоделанную вилку.
В той же сендухе, ровной и плоской, как стол, под томительное шуршание осенних бесконечных дождей, старик-шептун, заговаривая Ваньке отрубленный палец, необычно и странно ему предсказал: жить, Иван, будешь долго, обратишь на себя внимание царствующей особы, полюбишь дикующую, дойдешь до края земли, но жизнь, добавил, проживешь чужую…
Не знаю, как объяснить, но понятно вдруг стало, зачем столько лет я каждую весну улетал в сухую Азию, листал пыльные книги, говорил с людьми, никогда не слышавшими о монахе-убийце, подтверждая всем этим знаменитую писательскую формулу Уильяма Сарояна: рожденный в Гренландии о ней и будет писать всю жизнь.
