Юрий Константинов - Преследование
— Чудовищем меня прозвали те, кто погряз в пороке и ереси. Но не порок и ересь, а только вера способна помочь тебе устоять на самом краю бездны. Так не ожесточай же свое и мое сердце, неразумная! Соединим их в откровении исповеди и, кто знает, может, я добьюсь для тебя помилования у короля. Но даже если не добьюсь, ты умрешь, очищенная дыханием веры, дающей силы и нам, смертным, и создателям, поддерживающим на своих плечах мироздание.
— Что ты знаешь о мироздании, монах? — отвечала презрительно ведьма. — Мир безграничен и прекрасен, его жизнь течет по своим законам, твой ничтожный разум слишком слаб, чтобы осмыслить хотя бы их малую частицу. Лестью и посулами ты пытаешься купить мою доверчивость, но я вижу тебя насквозь. У тебя нет за душой ничего, кроме злобы. А злоба делает человека слепым. Не я, а ты должен опасаться пропасти, монах.
— Ошибаешься, ведьма! — воскликнул магистр. Сузившиеся глаза его поблескивали остро, как две бритвы. — Я не погибну, у меня есть вера. Никто и никогда не отнимет у меня веры.
— Она сама уничтожит себя, — проговорила уверенно узница. — Ибо вера есть порождение сжигающей тебя злобы, суть ее и символ. Твоя вера обречена, монах, потому что она замешана на догме и фарисействе, а человек изменяется и стремится к совершенству. Завтра он станет мудрее, чем был вчера. Твоей вере не остановить торжества бытия.
— Ересь! Подлая ересь! — закричал его святейшество. — Человек станет таким, каким ему предписывает вера. У нас найдется сотни проверенных способов очистить заблудшую душу от скверны. В королевстве хватит дыб, виселиц, костров и темниц, чтобы доказать каждому еретику и его ничтожество, и величие веры.
— Никто не знает, что взойдет из зерен, посеянных через сотню лет, — заметила ведьма.
— Из них ничего не взойдет, — отозвался святой отец, на губах которого играла жестокая усмешка, — если уничтожить сами зерна. Я вырву твой ядовитый язык, ведьма, и ни одна душа не услышит мерзких речей. Я заставлю твое тело плясать в огне земного ада, и некому будет разбрасывать семена ереси.
— Ереси будет много, — почти незаметная улыбка, едва коснувшаяся губ узницы, заставила магистра вздрогнуть. — Так много, что даже твоя необъятная злоба потеряется в ней, как песчинка в океане. Истина убьет тебя, монах.
— Возможно, — неожиданно признал его святейшество. — Возможно, несовершенство этого мира и убьет меня когда-нибудь. Но тебя-то я убью сейчас, ведьма…
Его губы снова расползлись, обнажив редкие желтые зубы. Магистр был страшен в эти мгновения.
— Теперь я вижу твое настоящее лицо, — удовлетворенно проговорила узница. — А как же насчет королевского помилования?.. — спросила она насмешливо.
— Убью! — проревел святой отец. Выхватив из горна раскаленные клещи, он кинулся на ведьму.
И снова мне послышалось, как тонко зазвенели браслеты на ее запястьях.
Его святейшество словно с размаху наткнулся на несуществующую стену. Стан магистра переломился, будто он решил бить земной поклон, руки раскинулись в стороны. Выронив клещи, его святейшество верховный магистр чувствительно припечатал лоб к сырым плитам и воспарил над ними в странной, до смешного неприличной позе — вскинув зад кверху. Лицо его сразу перекосилось и стало багровым от прилива крови.
Неведомые бесы крепко и внушительно тряхнули толстяка. С шеи его святейшества сорвалась цепь с чеканным изображением создателей. Несколько монет выпали из складок одежды и, глухо звякнув, покатились по полу.
Магистр начал судорожно хрипеть, закатывая глаза. Мучавшие его бесы смилостивились. Святой отец упал на четвереньки и некоторое время пребывал в неподвижности, не в силах отвести почти безумного взгляда от строгого лица узницы.
Отчего я не сделал даже попытки помочь ему? Видимо, проклятые бесы мешали и мне. А скорее всего я просто не мог поверить собственным глазам.
Голос ведьмы вывел нас из оцепенения:
— Ступай прочь, монах! Я сама буду решать, жить мне или умереть.
Застонав, святой отец подхватился и бросился к выходу. Я последовал за ним. Прикрывая тяжелую, окованную по краям дверь, оглянулся. Узница стояла под высокой вытянутой отдушиной, бессильно уронив руки. Сейчас она выглядела хрупкой и беззащитной, как подросток. В этот миг я понял, что даже мысленно не смогу именовать ее ведьмой. Если бы ведьма владела хотя бы одной из чудесных возможностей, дарованных узнице, то давно превратила бы мир в пепел. Я решил, что отныне буду называть это непостижимое создание Девой.
…Гвардейцы, охранявшие вход в башню, сообщили, что меня желает видеть его святейшество.
Его святейшество молился в тесной келье. Он шептал слова торопливей обычного, словно опасаясь, что не успеет поведать главного тем, кто властвует над смертными душами. В сумраке матово поблескивал лысый затылок.
Но вот святой отец поднялся и голос его скрежетнул с привычной властностью:
— Ты что-то видел, палач?
Я молчал. Тучный магистр дышал часто и неровно. Мне пришло в голову, что у него больное сердце. Это казалось невероятным: больное сердце у самого жестокого человека королевства.
— Ты что-то видел, палач?
Мое безмолвие заметно успокаивало святого отца. Лишенные ресниц глаза в красноватом воспаленном ореоле блеснули удовлетворенно.
— Ведьма и в самой надежной из темниц не перестает быть ведьмой, — проговорил его святейшество, поворачиваясь к образам. — Даже тут она ухитряется подвергнуть нас немыслимым испытаниям.
Я вспомнил, как он болтался над полом, нелепо преломленный в пояснице, со вскинутым жирным задом и багровым лицом.
В келье не было ни стола, ни скамьи. Только иконы в углу. Нагнувшись, я положил перед ними цепь его святейшества и выпавшие монеты. Магистр поднял цепь и поцеловал изображение создателей. А монеты пододвинул ногой ближе ко мне.
— Ты заслуживаешь вознаграждения за верную службу… Мне показалось, ведьма благоволит к тебе.
Я пожал плечами. Разве может жертва благоволить к палачу?
— Во всяком случае, она благоволит к тебе больше, чем ко мне, — констатировал святой отец. Несуществующие брови поползли вверх, собирая кожу на лбу в глубокие продольные складки.
— До сих пор я знал всю подноготную тех, кого мы отправляли на костер. Пытки, страх перед создателями, близость смерти развязывали им языки. Не могу понять, откуда взялась эта еретичка, которая сама пытается нас запугать.
Казалось, его святейшество изумляется собственному предположению:
— Может быть, дьявол принял образ женщины…
— Она не дьявол, — сказал я.
