Забытые богом - Кожин Олег Игоревич

– Воды! – коротко бросил он.

И только тогда обернулся. Залитый кровью здоровяк замер, сжимая тяжелый колун. На порезанном лице застыло растерянное выражение.

– Воды, – терпеливо повторил Макар. – Теплой. И тряпок чистых. Быстрее.

– Люшка, ты же слышал, быстрее! – взмолилась Вера и скривилась от боли.

Здоровяк постоял еще мгновение. Пальцы на топорище сжимались и разжимались, сжимались и разжимались. Наконец он сплюнул сердито, в сердцах отшвырнул колун в сторону и, громко топая, похромал за водой. Макар взглядом указал на Верин живот:

– Которая неделя?

Та смутилась, но все же ответила:

– Сорок четвертая… Наверное…

Не задумываясь, Скворцов перевел в месяцы и недоверчиво приподнял брови:

– Одиннадцатый месяц? Так не бывает.

И все же, глядя на растерянную роженицу, подумал, что удивлен не так сильно, как должен бы. На деле чего-то подобного он и ожидал. Так бывает. Так есть прямо сейчас. И сейчас важно другое.

– Сорок четвертая – значит, сорок четвертая… – пробормотал он.

Вера схватилась за живот и закричала так, что зазвенело в ушах. Амбарная дверь с грохотом ударилась в стену – на пороге, пошатываясь, возник здоровяк с закопченным чайником наперевес. Подскочил к Вере, бухнулся на колени, сгреб ее узкую ладошку своей – огромной окровавленной лопатой. Макар едва успел поймать выпавший чайник.

– Люша-а-а! Илюшенька! – завыла Вера, цепляясь за мужа. – Мне больно-о-о! Не уходи, пожалуйста, не уходи!

– Уходи! – велел Макар. – Я же сказал, теплой воды принеси. Нужно много воды. И спирт. Есть спирт?

Здоровяк Илья кивнул, мотнув мокрыми от крови патлами.

– Неси. И чистые тряпки неси. И еще нитки с иголкой. Давай, быстро. Быстро, быстро, быстро! А ты, – рыкнул Макар на Веру, – дыши! Дыши, давай! Выдохни, все выдохни… Та-а-ак… Теперь вдыхай, осторожно, не части… Стой! – крикнул он в спину уходящему Илье. – Стой. Вот…

Макар протянул сложенные лодочкой ладони. – Полей.

Вода действительно оказалась теплой. Илья послушно лил, и Макар видел, как он борется с желанием разнести ему голову старым чайником. Стараясь не слышать стонов роженицы, Макар старательно отмыл скальпель.

– Что будешь делать? – хрипло спросил Илья.

– Кесарить, – ответил Макар, чувствуя, как от страха сжимается мошонка. – А теперь марш, живо! Мне даже руки вытереть нечем! И постарайся кровищей своей ничего не заляпать!

Последняя фраза догнала Илью возле ворот. Он помотал головой, не веря своим ушам, громко выругался и выскочил на улицу.

– А теперь ты. – Скворцов наклонился к Вере, вдыхая запах ее пота, запах ее страха. – Слушай внимательно. Очень внимательно. Он тебя убьет, понимаешь? Не я, а он, малыш у тебя в животе. Он не хочет, но он тебя убьет, или умрет сам. Надо дышать. Понимаешь? Дыши, дыши! Вы-ы-ыдох! Вдох-вдох-вдох! Вы-ы-ыдох! Вдох-вдох-вдох! Сука, да ты же элементарного не знаешь! – сорвался он внезапно.

У Веры на глаза навернулись слезы. Макар торопливо зашикал, успокаивающе выставил перед собой раскрытую ладонь:

– Тише, тише, ну! Прости! Прости, прости! Тише! Ты, главное, дыши и слушай. Слушай и дыши. Если не будешь дышать – он задохнется! Ты сейчас за двоих дышишь. Понимаешь? Но это скоро кончится. Его надо… мне придется… вынуть его из тебя. Иначе вы оба… Понимаешь? Понимаешь меня?

Она прекрасно понимала. Она шла к этому долгих одиннадцать месяцев, а может быть, и всю свою жизнь.

– Ты… сумеешь? Сумеешь нам… – выдавила Вера.

«Помочь», – договорил он за нее. Теперь ему не нужны были слова, чтобы понимать ее.

Он накрыл коленку Веры ладонью и крепко сжал.

– Я не дам вам умереть. Я все сделаю, как надо.

– Ты хоть что-то помнишь, хирург хренов? – язвительно пробасил кто-то в ухо.

Слева маячило широкое рязанское лицо фельдшера Савельевской психушки. Потирая красный нос, он жевал кончики усов, с сомнением поглядывая на Скворцова. Не помню, хотелось закричать Макару, я ни черта не помню, я все забыл за эти годы! Я умею только убивать, резать, выпускать кровь из мешков с мясом!

– Я тоже нихренашеньки не помню, – признался фельдшер. – Но ты не дрейфь. Руки помнят. Ты не думай. Делай. Я подсоблю.

Обливаясь холодным потом, Макар мотнул головой, отгоняя призрака.

– Ладно, прорвемся, – сказал он то ли Вере, то ли фельдшеру, то ли себе. – Веришь?

Закусив губу от боли, Вера кивнула, и капельки пота сорвались с ее мокрого лба. Что бы ни случилось, она приняла это, понял Макар. Понял и с благодарностью отключился. Нет, он по-прежнему был здесь, в сознании и относительно здравом уме. Но в то же время смотрел на себя со стороны, видел себя со стороны и даже восхищался проворством и точностью своих огрубевших пальцев.

Кажется, это длилось пару часов.

Кажется, это длилось пару минут.

Кажется, они втроем успели прожить вечность, а может, и несколько вечностей.

Не втроем, нет, поправил себя Макар. Вчетвером. Все это время, защищенный тонкими стенками материнского живота, с ними незримо присутствовал еще один человек. Наследник исчезнувшего Человечества. Будущий властелин Земли.

Это была чертовски длинная вечность. Все казалось диким, незнакомым и странным. Вместо спирта Илья притащил запечатанную бутылку водки. Прежде чем продезинфицировать скальпель, Макар щедро плеснул себе на руки. Подумав мгновение, сделал большой глоток и, утирая мокрые губы рукавом, понял, что не почувствовал горечи.

Все было не так, как должно.

Сарай вместо родильного отделения.

Рваные простыни вместо бинтов.

Эмалированный таз с теплой водой вместо рукомойника.

Нитки с иголками вместо медицинского шовного материала.

И пальцы бледного Ильи вместо хирургического пинцета.

Кажется, иногда рядом вставал усатый фельдшер, подсказывал, ожесточенно нажевывая измочаленные усы. Троица «сталкеров» рассыпалась вдоль стены, настороженно поглядывая по сторонам. Охраняли, что ли? Подходил Енот – настоящий Енот – присаживался на корточки, мягко, по-отечески поглаживал Веру по волосам. Приходили абсолютно незнакомые старухи, похожие на седых норн, бормотали что-то утешительное. Вереница мертвых людей, сменяя друг друга, несла вахту у соломенного ложа роженицы. Удивительно, но Вера смотрела прямо на них, будто в самом деле видела.

Макар резал со спокойной отстраненностью профессионала. Из прокушенной губы Веры протянулась тончайшая красная струйка. Илья посерел – от стресса ли, от кровопотери или от всего разом. Снаружи блеяли козы, чирикали неугомонные птицы, светило солнце и дул приятный свежий ветер. Внутри стонала будущая мать, скрипел зубами будущий отец, что-то бормотал себе под нос нечаянный акушер.

Когда Макар извлек недовольно орущий комок на свет, времени хватило только на то, чтобы швырнуть его на руки рыдающей матери. Раз кричит, значит, в порядке, и нечего о нем сейчас думать.

– Держи крепко! – орал Макар Вере. – Не вздумай вырубиться, поняла?! Вырубишься – уронишь!

Она и держала, сама из последних сил удерживаясь на краю сознания. Бледная, осунувшаяся, счастливая мать, она влюбленными глазами смотрела на новорожденное дитя, начисто забыв про разрезанный живот.

– Сжимай крепко! – орал Макар Илье. – Отпустишь – ей конец! Ослабишь – ей конец! Как следует сжимай!

Илья сжимал. Обессиленный, вымотанный, он боролся со слабостью, беспрекословно подчиняясь командам человека, который его чуть не убил. Скворцов шил. Странно, но аромат свежего сена почти полностью забивал острые запахи коровьего навоза и крови.

Лишь с последним стежком, зубами перекусив нитку, Макар нашел в себе силы ненадолго вернуться в реальность. Укрытый простынями ребенок пригрелся на материнской груди и спал, тихонько причмокивая. Макар не видел его глаз, но знал, что, смотри он в них хоть сотню лет, не отыщет там греха и скверны. Сев на пол, Макар устало обхватил голову красными от крови руками. Сейчас ничто не имело значения, кроме маленького теплого комочка на груди незнакомой женщины. Скворцов хотел что-то сказать, что-то важное. Но сил хватило только на то, чтобы разомкнуть сухие губы.