Аркадий Стругацкий - Том 2. 1960-1962
Кто–то закричал протяжно и страшно. Званцев подскочил. Он увидел, что никто не обернулся, но все как–то разом застыли, напрягли спины. Шагах в двадцати, у одного из операторских кресел, стоял высокий человек и кричал, схватившись за голову:
― Назад! Назад! А–а–а!
Откуда–то, стремительно шагая, возник Каспаро, кинулся к пульту. В зале стало тихо, только шипел воск.
― Простите! ― сказал высокий человек.― Простите… Простите…― повторял он.
Каспаро выпрямился и крикнул:
― Слушать меня! Секторы восемнадцать тысяч семьсот девяносто шесть, семьсот девяносто семь, семьсот девяносто восемь, семьсот девяносто девять, восемьсот ― переписать! Заново!
Званцев увидел, как сотни людей в белом одновременно подняли правые руки и что–то сделали на пультах. Огни свечей заколебались.
― Простите, простите! ― повторял человек.
Каспаро подтолкнул его в спину.
― Спать, Генри,― сказал он.― Спать быстро. Успокойтесь, ничего страшного…
Человек пошел вдоль пультов, повторяя одно и то же: «Простите, простите…» Никто не оборачивался. На его место уже сел другой.
― Сектор восемнадцать тысяч семьсот девяносто шесть заполнен,― сказал бодрый голос.
Каспаро постоял немного, затем медленно, сильно сутулясь, пошел мимо Званцева. Званцев шагнул ему навстречу и вдруг увидел его лицо. Он остановился и пропустил Каспаро. Каспаро подошел к небольшому отдельному пульту, вяло опустился в кресло и так сидел несколько секунд. Потом встрепенулся и, весь подавшись вперед, сунул лицо в большой нарамник перископа, уходящего в пол.
Званцев стоял неподалеку, у длинного стола, и не отрываясь глядел в усталую горбатую спину. Он все еще видел лицо Каспаро в колеблющемся свете свечи. Он вспомнил, что Каспаро уже не молод, всего на пять–семь лет моложе Окада. Он подумал: «Сколько лет унесли эти десять суток! Все это скажется, и очень скоро».
К Каспаро подошли двое. У одного вместо капюшона халата тускло поблескивал круглый прозрачный шлем.
— Не успеем,― тихо сказал человек в шлеме. Он говорил в спину Каспаро.
— Сколько? ― спросил Каспаро, не оборачиваясь.
― Клиническая смерть наступит через два часа. С точностью плюс минус двадцать минут.
Каспаро повернулся.
― Но он хорошо выглядит… Посмотрите.― Он толкнул пальцем в нарамник.
Человек в шлеме покачал головой.
― Нервный паралич,― сказал второй очень тихо. Он оглянулся, скользнул выпуклыми глазами по Званцеву и, наклонившись к Каспаро, что–то сказал ему на ухо.
Званцев узнал его. Это был профессор Иван Краснов.
― Хорошо,― сказал Каспаро.― Сделаем так.
Двое разом повернулись и быстро ушли в темноту. Званцев пошарил стул, сел и закрыл глаза. «Конец,― подумал он.― Не успеют. Он умрет совсем».
― Сектор девятнадцать тысяч ноль–ноль два заполнен,― повторял голос.― Сектор девятнадцать тысяч ноль–ноль три заполнен… Сектор девятнадцать тысяч ноль–ноль четыре…
Званцев почти ничего не знал о кодировании нервных связей, и ему представлялось, что Окада лежит на странном столе под белым смертным светом, тонкая игла медленно ползет по извилинам его обнаженного мозга, и на длинную ленту знак за знаком ложатся сигналы импульсов. Званцев отлично понимал, что в действительности это происходит совсем иначе, но воображение рисовало ему именно такую картину: блестящая игла ползет по мозгу, а на бесконечную ленту таинственными значками записываются память, привычки, ассоциации, опыт… А откуда–то наползает смерть, разрушая клетку за клеткой, связь за связью. И нужно ее обогнать.
Званцев почти ничего не знал о кодировании нервных связей. Но он знал, что до сих пор неизвестны границы участков мозга, ведающие отдельными мыслительными процессами. Что Великое Кодирование возможно лишь в условиях самой глухой изоляции и при точнейшем учете всех нерегулярных полей. Поэтому свечи и факелы, и верблюды на шоссе, пустые поселки и черные окна микропогодных установок, и остановленные самодвижущиеся дороги… Званцев знал, что до сих пор не найден способ контроля кодирования, не искажающий кода. Что Каспаро работает наполовину вслепую и кодирует в первую очередь, может быть, совсем не то, что следует кодировать. Но Званцев знал и то, что Великое Кодирование ― это дорога к бессмертию человеческого «я», потому что человек ― это не руки и ноги. Человек ― это память, привычки, ассоциации, мозг. МОЗГ.
― Сектор девятнадцать тысяч двести шестнадцать заполнен…
Званцев открыл глаза, поднялся и пошел к Каспаро. Каспаро сидел, глядя перед собой.
― Профессор Каспаро,― сказал Званцев,― я океанолог Званцев. Я должен поговорить с академиком Окада.
Каспаро поднял глаза и долго смотрел на Званцева снизу вверх. Глаза у него были мутные, полузакрытые.
― Это невозможно,― сказал он.
Некоторое время они молча глядели друг на друга.
― Академик Окада ждал этой информации всю жизнь,― тихо сказал Званцев.
Каспаро ничего не ответил. Он отвел глаза и снова уставился перед собой. Званцев оглянулся. Тьма. Огоньки свечей. Белые серебристые халаты с капюшонами.
― Сектор девятнадцать тысяч двести девяносто два заполнен,― сказал голос.
Каспаро поднялся и сказал:
― Всё. Конец.
И Званцев увидел маленькую красную лампу, мигающую на пульте рядом с окулярами перископа. «Лампочка,― подумал он.― Значит, всё».
― Сектор девятнадцать тысяч двести девяносто четыре заполнен…
Из темноты зала изо всех сил бежала маленькая девушка в развевающемся халате. Она кинулась прямо к Каспаро, сильно оттолкнув Званцева.
— Валерий Константинович,― сказала она отчаянно,― остался только один свободный сектор…
— Больше не нужно,― сказал Каспаро. Он поднялся и наткнулся на Званцева.― Кто вы? ― спросил он устало.
— Я Званцев, океанолог,― сказал Званцев тихо.― Я хотел поговорить с академиком Окада.
— Это невозможно,― произнес Каспаро.― Академик Окада умер.
Он перегнулся через пульт и один за другим повернул четыре рубильника. Ослепительный свет вспыхнул под потолком огромного зала.
Было уже совсем светло, когда Званцев спустился в вестибюль. В огромные окна вливался сероватый свет туманного утра, но чувствовалось, что вот–вот проглянет солнце и день будет ясный. В вестибюле никого не было. На диване валялось скомканное покрывало. Несколько свечей догорали на столе между банками и блюдами с едой. Званцев оглянулся на лестницу. Наверху шумели голоса. Где–то там был Михайлов, который обещал проводить Званцева.
Званцев подошел к дивану и сел. По лестнице спустились трое молодых людей. Один подошел к столу и принялся жадно есть прямо руками. Он двигал тарелки, уронил бутылку с лимонадом, подхватил ее и стал пить из горлышка. Второй спал на ходу, еле ворочая глазами. Третий, придерживая его за плечи, возбужденно говорил:
