Пол Андерсон - Зима над миром
Возможно, твои предполагаемые флюиды вырабатываются химической лабораторией организма, которая способна на более странные вещи. Ты, должно быть, не задумывалась о том, Дания милая, что ты и почти любая ваша женщина — это воплощенная сексуальная мечта каждого чужеземца. Кто ещё может доставить радость стольким мужчинам, насладившись при этом каждым, и у кого ещё это не превращается в порок и не мешает участвовать во всех областях жизни? Уверяю тебя, у нас таких женщин очень мало или вовсе нет.
Но нельзя одним этим объяснить то, как вы притягиваете и держите наших мужчин — сами того не желая, в чем я уверен. Несмотря на вашу надменность, на частую черствость, на распущенность, вы — сама невинность. Вы честно предупреждаете нас об опасности. Может, то свойство, которое делает вас такими, присутствует и в нас, просто мы рождаемся без сдерживающего начала? Ведь для мужчин своей породы вы не опасны?
Может, потому-то вы и не любите нас так, как мы вас — а своих, членов вашей семьи, возможно, любите? Это слово из моего родного языка.
Дония нежилась под солнцем у воды. Ветерок, чуть усилившись, шевелил её волосы. Мимо отмели скользнула щука, речной волк.
Я подхожу к концу, дорогая. «Наконец-то», думаешь ты, наверно. Но ведь, кроме своих открытий и своих вопросов, которые когда-нибудь могут тебе пригодиться, мне больше нечего оставить тебе на память. И я должен был объяснить тебе ход моих рассуждений, прежде чем подойти к заключительному выводу, как он ни прост. Я могу быть правым, могу ошибаться, но я в него верю.
Все люди, которые есть на свете, — домашние животные.
Рогавики — единственные дикие животные в этом пространстве и времени.
Я не говорю, что это хорошо, и не говорю, что это плохо. Может быть, будущее принадлежит вам, может быть, вы обречены, а может быть, оба наши вида будут существовать ещё миллион лет. Мы с тобой не доживем до конца.
Близится утро, я смертельно устал, но хочу успеть отдать письмо человеку, который сегодня, в столь неурочное время, едет на север. У меня нет больше ничего достойного твоего внимания. Есть только тяжкое сознание того, что мы с тобой, Дония, можем быть парой не больше чем орлица и морской лев. Ты сказала мне это в степи, а потом на снегу у реки. Здесь я попытался объяснить тебе, почему это так. Прощай и будь счастлива, любимая моя орлица.
Твой Джоссерек
Солнце достигло полудня, когда Дония улыбнулась — так нежно, как никогда не улыбалась ему. Поднявшись одним движением, она порвала письмо на клочки, бросила в реку и посмотрела, как уносит их течение.
— Твои мысли я передам своему народу, — негромко сказала она, — но твоим словам нужна свобода.
Потом оделась, села на лошадь и поехала обратно в Совиный Крик.
