Урсула Ле Гуин - Левая рука тьмы
ДЕНЬ БЕРНИ МЕСЯЦА ТХАНЕРНА. Не везет. Приходится идти еще дальше к западу. Весь день словно стоят поздние сумерки. Легкие у нас болят, и не от холода (температура от западного ветра всю ночь была около нуля), но из-за того, что приходится вдыхать пепел и дым от извержения. В конце второго дня тщетных усилий, когда мы карабкались и ползли по спрессованным блокам льда лишь для того, чтобы отступить перед нависающими козырьками, Ай вымотался и пришел в ярость. Казалось, он был готов заплакать, но не сделал этого. Я не сомневаюсь, что он не заплакал или от злости или из-за стыда. Даже, когда он был очень плох и слаб в первые дни нашего бегства, он прятал от меня лицо, когда на глазах у него были слезы. У него могли быть на то личные причины, расовые, сексуальные, социальные — откуда мне знать, почему Ай не может позволить себе заплакать? Даже его имя — как крик боли. Таким оно мне казалось, когда давным-давно я впервые познакомился с ним в Эренранге; услышав разговоры о «Чужеземце» я спросил, как его зовут, и в ответ услышал крик, который ночью от боли издает человек. Теперь он спит. Руки его подрагивают и дергаются, мышцы обмякли. Мир вокруг нас, лед и скалы, снег и пепел, огонь и тьма — все вокруг нас дрожит и бормочет. Взглянув наружу минуту назад, я увидел, как над вулканом стоит розоватое сияние, подсвечивающее снизу тяжелые облака, наплывающие из темноты.
ДЕНЬ ОРНИ МЕСЯЦА ТХАНЕРНА. Не везет. Двадцать второй день нашего путешествия, и уже десятый день мы не можем продвинуться к востоку и, более того, потеряли двадцать или двадцать пять миль, идя на запад; с восемнадцатого дня у нас вообще нет движения никуда, и мы должны сидеть на месте. И если мы в конце концов выберемся на Лед, хватит ли у нас припасов, чтобы пересечь его? От этой мысли трудно отделаться. На нас опускаются все ниже тьма и сумрак извержения, и мы не можем точно определить, куда идти. Ай хочет брать в лоб любые возвышения, какие бы они ни были крутые, если ему кажется, что таким образом мы сможем продвинуться вперед. Он с нетерпением относится к моей осмотрительности. Мы должны держать себя в руках. Через день или около того я буду в кеммере и буду очень остро воспринимать все окружающее. А тем временем мы буквально бьемся головами о лед, вмороженный в скалы, в холодных сумерках, заполненных пеплом. Если бы мне довелось написать новый Канон Иомешты, я бы высылал сюда после смерти воров. Воров, которые по ночам таскают мешки с едой из Туруфа. Воров, которые лишают человека Очага и имени и, покрыв его стыдом, делают из него изгнанника. Я толстокож, и все это я обдумаю потом, а сейчас я слишком устал, чтобы перечитывать написанное.
ДЕНЬ ХАРХАХАД МЕСЯЦА ТХАНЕРНА. Мы вышли на Гобрин. Двадцать третий день нашего пути. Мы на Льду Гобрина. С самого утра, проснувшись, мы увидели в нескольких сотнях ярдов от последнего лагеря тропинку, которая вела прямо на Льды — широкий, засыпанный шлаком путь среди гальки и обломков льда, петлявший среди ледяных утесов. Мы двинулись наверх столь же спокойно, словно прогуливались по Набережной Сесс. И вот мы на Льду. Теперь мы можем повернуть на восток, в сторону дома.
На меня подействовал неподдельный восторг Ая, когда нам это удалось. Хотя тут наверху надо спокойно оценить наше непростое положение. Мы на краю плато. Трещины — некоторые из них так велики, что могут целиком поглотить целую деревню, не дом за домом, а именно всю целиком — сколько видит глаз, они идут вглубь плато в сторону севера. Многие из них пересекают наш маршрут, так что нам придется идти большей частью к северу, а не к востоку. Поверхность в очень плохом состоянии. Нам придется тащить сани среди огромных торосов и обломков льда. Вокруг следы сжатия и подвижки льдов, которые приняли самые дикие и невероятные формы огромных разрушенных башен, безногих великанов, катапульт. Так придется идти не меньше мили, пока лед не начнет подниматься и утолщаться, что даст нам возможность подняться выше вершин гор, и к нам не будет доноситься бормотание кратеров. Но через несколько миль к северу изо льда показалась еще одна вершина — четкий остроконечный конус, который должен превратиться в новый вулкан; на тысячи лет моложе окружающего льда, он уже содрогается в спазмах, выбрасывая огромные камни и глыбы.
В течение дня, поворачиваясь, мы видели дым от извержения Драмнера, который висит над нами, бросая на поверхность Льда серо-коричневую тень. Сильный низовой ветер дул с северо-востока, очищая воздух высокогорья от вони сточных канав земли, которой мы дышали столько дней, прижимая тянущийся за нами темный дым к леднику, к холмам, к каменистым долинам, ко всей остальной земле. Тут нет ничего, говорит Лед, кроме Льда. Но молодой вулкан к северу от нас считает, что и он может сказать свое слово.
Снега нет, хотя небо высоко над головой затянуто облаками. В сумерках на плато — минус четыре градуса. Под ногами мешанина из фирна, молодого льда, старого льда. Новый лед подкидывает нам сюрпризы своими скользкими синеватыми обломками, которые нельзя рассмотреть из-за белого сияния. Оба мы изрядно вымотались. Я проскользил пятнадцать футов на животе по скользкому откосу. Ай, запряженный в постромки, так и согнулся от смеха. Извинившись, он объяснил, что считал себя единственным человеком на Геттене, который скользит по льду.
Сегодня тринадцать миль, но если мы будем стараться сохранить такую скорость движения среди этих торосов и открывающихся перед нами трещин, скоро совершенно выбьемся из сил, и нас постигнет куда большая неприятность, чем скольжение на животе.
Восковая расплывающаяся луна висит низко над головой, она мрачна, как засохшая кровь, ее окружает огромное коричневатое искрящееся гало.
ДЕНЬ ДЖИУРНИ МЕСЯЦА ТХАНЕРНА. Пошел снег, поднялся ветер, и температура падает. Сегодня опять тринадцать миль, которые довели пройденное нами расстояние, когда мы остановились разбить лагерь, до 254 миль. В среднем мы делаем десять с половиной миль в день. 75 или 100 таких миль не дали нам преимущества. Мы не ближе к Кархиду, чем были в начале пути. Но попав сюда, мы обрели, как мне кажется, лучшие шансы.
После того как, выбравшись сюда, мы ушли из-под сени вулканов, мы заняты не только трудами и заботами и снова стали беседовать в палатке после еды. Поскольку я в кеммере, мне стало легче выносить присутствие Ая, но все равно это нелегко в двухместной палатке. Беда в том, что он, по своему странному обыкновению, тоже находится в кеммере; он всегда в кеммере. Должно быть, это странное низкопробное удовольствие, когда за все дни года ты так и не познаешь радости выбора, который дает секс, но так оно и есть, и это досталось мне. Сегодня вечером было почти невозможно скрывать то физическое напряжение, которое для меня связано с его присутствием, и я слишком устал, чтобы то впадать в забытье, то иным образом как-то держать себя в руках. Наконец он спросил, может ли он чем-нибудь помочь мне. Не без смущения я объяснил ему свое затруднительное состояние. Я боялся, что он поднимет меня на смех. Ведь он теперь не более странен и представляет собой не большее сексуальное отклонение, чем я сам; здесь, во Льдах, каждый из нас одинок и предоставлен сам себе, я отрезан от своего общества и от подобных мне, от их норм и правил, как и он. Здесь вокруг нет других геттениан, которым можно объяснить свое состояние и получить от них поддержку. В конце концов мы совершенно равны, равны в своем одиночестве. Конечно, он не стал смеяться. Он стал говорить с такой мягкостью, которой я раньше не знал в нем. И немного погодя, он тоже стал говорить о нашей отрезанности от мира, об одиночестве.
