Ким Робинсон - Золотое побережье
Дальше все идет без приключений. Носилки засунуты в заднюю дверь фургона, туда же залезает и Ксавьер; Эйб везет их к больнице святого Иосифа.
– Ты бы поскорее, Эйб, – окликает его Ксав из своей амбулатории. – Тут же кровотечение из таких мест, которые не больно-то залепишь пластырем.
– И не пробуй! – Слышит Эйб резкий голос женщины. – Мало того, что подзалетела я с таким вот, вроде тебя, черножопым, так тут еще и ты на мою голову.
– У-гу. Вы бы, мэм, просто полежали спокойно, расслабились. И заткнулись – если, конечно, способны на такой подвиг. А уж я постараюсь сдержать свои низменные страсти.
Из внутреннего окошка высовывается голова Ксава.
– Вот же неблагодарная сука.
– Так ты что, действительно принимал уже роды?
– А разве не видно? Я же работал, как профессиональная повитуха.
– Ясно. А было сегодня что-нибудь из ряда вон выходящее?
– Быстро очень.
– Это тебе кажется, что быстро! – вопит за его спиной женщина.
– Тише, мэм. Поберегите силы.
– Никогда не думал, что это так трудно, – говорит Эйб. – Слышал, конечно, но сам никогда не видел.
– Не думал? Ну, ты совсем салага. Это выжимает их до предела. Вся беда в том, что мозги разрастались у человека куда быстрее, чем щель между ног. Рожать не только трудно, но еще и опасно. Вот тут вроде бы два здоровых человека, а ведь любой из них может помереть, не доехав до больницы. Ты бы, кстати, поторопился.
Они добираются до места, перегружают женщину с ребенком на каталку, волокут их к двери приемного покоя, и тут женщина впадает в чувствительное настроение.
. – Я вам очень за все благодарна… – По ее щекам катятся слезы, – … и я очень боялась. Простите, пожалуйста, что я все это вам наговорила. Вы совсем не черножопый.
– Н-ну… – неопределенно отвечает Ксав и плотно сжимает губы, чтобы не расхохотаться.
– А как вас обоих звать? Эйб? Хорошо. Ксавьер? Ксавьер? А как это пишется – Ксавьер? Хорошо. Вот я и назову его Уильям Ксавьер Эйбрахам Джефферс, точно, вот так вот и назову. Точно, вот так вот и назову.
Женщину укатили. Эйб и Ксавьер идут в туалет, умываются, возвращаются в приемный покой.
Буквально через несколько минут выходит врач, он сообщает, что женщина в полном порядке, ребенок в полном порядке, никаких проблем не возникает. Ровно никаких проблем.
Если так, можно и уходить. Эйб испытывает какое-то странное чувство, все вокруг кажется не совсем реальным. И он, и Ксав широко улыбаются, словно пара идиотов.
– Так, значит, – говорит Эйб, – Уильям Ксавьер Эйбрахам Джефферс, а?
– Сигары не найдется? – спрашивает Ксавьер. И они начинают смеяться. Они смеются, жмут друг другу руки, лупят друг друга по спине и смеются.
– Ну ты поверил бы этому тогда, когда весь квартал сбежался туда поглазеть?
– Или когда этот парень полетел прямо в помойку?
– Слушай, а ведь смена, считай, почти что кончилась. Пошли-ка выпьем.
Где отметить столь знаменитое событие? Конечно же, в «Пристани», любимой забегаловке Ксавьера. Это в Нижней Санта-Ане, на Четвертой улице. Они пьют пиво, чертову уйму пива, и Эйб понемногу расслабляется, ему приятно почувствовать себя частью того загадочного мира, в который удаляется Ксав после работы, приятно быть принятым в баре для черных – хотя бы и не надолго, и только на правах друга Ксавьера. Ксавьер рассказывает о сегодняшних событиях, и все заведение буквально ревет от восторга; историю начинают пересказывать, оснащать миллионами вымышленных подробностей. «Вы же совсем не черножопый! Ха-ха-а-а-ха-а…»
Эйб и Ксавьер пьянеют. Эйб смотрит на смеющегося Ксава и чувствует ухмылку на собственном лице. Он не видел Ксавьера таким раскрепощенным, пожалуй, уже… да кой черт, вообще никогда не видел. Эйб зажмуривается, пытаясь удержать этот момент, запах дыма и пота, умиротворенное лицо Ксава, грубые голоса его дружков… Остановись, мгновение.
Глава 31
Нет, не останавливается, конечно же. Хочешь – не хочешь, приходится отводить фургон к диспетчерской, после чего Ксавьер едет домой.
А Эйб направляется к Сэнди. На ту же самую бесконечную тусовку, что и всегда, но только сейчас его ликующий подъем лучше согласуется со всеобщим настроением. Утренняя «Лос-Анджелес тайме» вышла с шапкой:
Наркоадминистрация объявила округ Ориндж «Наркотической столицей мира»
По какому случаю Сэнди объявил сегодняшний день праздником местного значения. Они с Анджелой разукрасили свою квартиру воздушными шариками, лентами, серпантином, конфетти, флажками, хлопушками и бумажными транспарантами, воспроизводящими исторический заголовок во всех цветах спектра. Подаются – и употребляются – все известные науке наркотики. Сэнди на кухне, он подпевает миксеру, взбивающему солидные количества мороженого, шоколадного соуса, молока и… Эйб не совсем уверен в этом «и», но определенные подозрения у него имеются. «Р-н-н, р-н-н, ррр, р-н-н, р-н-н, ррр!» – поет Сэнди, а затем хватает миксер, разливает холодный молочный коктейль по высоким пластиковым стаканам, сует эти стаканы каждому, кто подходит.
– Выпей вот это! Ты вот эту штуку попробуй! – Зрачки Сэнди расширились чуть не до самых краев радужной оболочки. Увидев Эйба, он протягивает ему стакан. Гладкий, холодный пластик в руке. Сэнди чокается с Эйбом – не стаканом, а прямо миксером. – За труды наши праведные! – и улыбается, сверкает улыбкой яркостью во все бессчетные мегаватты Сан-Онофре. Ну откуда, спрашивается, знает он, что именно сегодня этот тост вполне уместен? Не вчера, не позавчера, а именно сегодня. Еще одна наркотическая тайна. Эйб пьет, пьет большими глотками и вскоре опустошает стакан. Никакого привкуса, кроме шоколада, только какие-то вроде комочки. Что бы это могло быть? Ничего, скоро узнаем. А пока что, на переходный период, нужно бы запустить в глаз, и побольше.
Многие успели уже уторчаться вусмерть, их глаза напоминают круглые, черные скважины, рты широко растянуты, словно в попытке передразнить знаменитую ухмылочку Сэнди. Они поскрипывают зубами, подхихикивают, дико оглядываются по сторонам, словно видят некие фантастические формы, прорастающие из самых заурядных стен и потолков, слышь, а это, что ли, да ну и вправду ведь это, как его, сталактит там, что ли? Эйбу просто смешно, но Сэнди преисполнен негодования.
– Только чтобы никто тут не вырубался! Вставайте, на ножки, на ножки, сегодня у нас праздник!
Уторчавшиеся смотрят на Сэнди и ничего не понимают. А может, считают, что и он – деформация потолка, вроде как тот сталактит.
– Э-эй, Джим! Джим! Джим! Джим, голуба, поставь что-нибудь вдохновляющее.
В полном восторге от такого предложения, Джим бросается к запасам древних, потертых компакт-дисков. Сэнди и Анджела покупали их ящиками, не имея даже представления, что там, – к полной радости Джима, копающегося сейчас в этих несметных сокровищах. Эйб смеется, запускает себе в глаза по паре капель «Звонка» и чувствует поднимающуюся по позвоночнику энергию. Их величество Джим, король культурстервятников, прыгает, как воробей, от ящика к ящику и непрерывно что-то говорит, поливает пулеметными очередями своего красноречия людей, явно не разбирающих ни одного его слова. И голова тоже, как птичья, – то неподвижная, а то вдруг резко, без всяких промежуточных фаз меняет свое положение, ну прямо как зяблик, а потом Эйб вдруг замечает, что за Джимом тянется хвост задержанного изображения. Это что же, галлюциноген какой-нибудь, что ли? Ну и ради Бога, Эйб не имеет ничего против. Вот же как смешно смотреть на Джима, который проищет теперь подходящий диск до самого утра. Эйбу смешно, но тут появляется Сэнди и хватает Джима за локоть.
