Чери Прист - Дредноут
После чая доктор вернулся в свое купе во втором пассажирском вагоне, и впоследствии Мерси с ним почти не встречалась.
В Топике несколько пассажиров сошли, и их места заняли другие, новенькие, как и ожидалось. Молва донесла до Мерси, что в поезде появились: пара молодоженов, только что самовольно обвенчавшихся и теперь направлявшихся в Денвер объясняться с родителями юной леди; трое ковбоев, один из которых — мексиканец по происхождению; две женщины, которым как нельзя лучше подходило определение «дамы с дурной репутацией». Мерси не испытывала предубеждения к их профессии, а они держались дружелюбно со всеми, хотя Теодора Клэй мрачнела в их присутствии и каждый раз, встречая их на пути в вагон-ресторан, бросала на них злобные взгляды.
Мерси решила поддержать их — хотя бы ради того, чтобы досадить мисс Клэй. Познакомившись с женщинами поближе, она увидела, что они необразованны, но жизнерадостны, почти как она сама. Звали их Джуди Гилберт и Ровена Уинфильд. Они, как и многие, собирались сойти в Денвере, так что их присутствие в поезде ограничивалось всего неделей.
Постоянно меняющийся внутри поезда «социальный климат» отлично сочетался с постоянным движением состава, вечными толчками, беспрерывной тряской и качкой вагонов, оставляющих позади милю за милей. Для Мерси со временем стало уже привычным знакомиться с новыми людьми, зная, что через несколько дней они расстанутся, как чужие; точно так же со временем у нее вошло в привычку ловить равновесие каждый раз, поднимаясь со своего места, и подстраивать походку под ритм хода поезда. Даже засыпать стало легче, хотя и нельзя сказать, что совсем легко. Но постепенно она притерпелась и к небольшой постоянной усталости, вызванной вечным недосыпом… да, спала она недостаточно и некрепко, хотя и часто укладывалась — а что еще делать в поезде?
Дни катились гладко и скучно, хотя в воздухе витали прозрачные намеки, что не все тут в полном порядке.
В Топике пассажирам не позволили покидать поезд, даже чтобы просто поразмяться; вокруг катафалка в хвосте то и дело возникало какое-то напряжение. Слышались звуки перебранки, и голос Малверина Пардью заглушал прочие в попытке командовать. Никто не говорил Мерси, что случилось что-то скверное, и у нее не было повода ходить и разнюхивать, но, судя по слухам, еще одна сценка едва не сломалась — то ли в результате саботажа, то ли просто из-за старости и износа, — это не уточнялось.
То, что столь тщательно охранялось, тоже представляло проблему. Однажды вечером медсестра услышала, как капитан повысил голос — на Пардью, как она догадалась, хотя уловила лишь одну фразу, занесенную ветром во второй пассажирский вагон, где Джуди и Ровена учили Мерси играть в кункен.[11]
— …и не волнуйтесь за этот вагон, это моя обязанность. Занимайтесь своим делом!
Три женских головы вскинулись разом, так громко прозвучали эти слова благодаря каким-то фокусам акустики.
— О чем бы они ни спорили, — проговорила Джуди, — я на стороне капитана.
Она была выше, светлее и пышнее своей товарки, ее локоны, казалось, не нуждались в искусственной завивке, фарфоровую белизну кожи оттенял прелестный румянец. Ровена была пониже и посмуглее, и фигура ее не столь впечатляла; но, по мнению Мерси, она была гораздо более привлекательной. Джуди, конечно, могла похвастаться правильными чертами и безукоризненным цветом кожи, но и только, зато Ровена отличалась угольно-черными волосами и огромными сияющими глазами.
— Чертовски верно, — поддержала подругу Ровена и выложила очередную карту. — Мне этот ученый не по нраву — если он, конечно, тот, за кого себя выдает. Он что-то затевает. Эти его пронырливые глазенки и гаденькая улыбочка… — Она покачала головой. — А вот капитан красавчик, и седина так идет его юношескому лицу. И форма его совсем-совсем не портит.
— Смешно, что люди считают, будто женщины просто не в силах устоять перед мужчинами в форме. А я думаю, нам просто нравится видеть мужчину ухоженного, умытого и в одежде, которая ему подходит.
Именно этот момент выбрал капитан Макградер, чтобы ворваться в их вагон. Он, похоже, направлялся в конец поезда. Его моложавое лицо раскраснелось от гнева, сердитые морщины легли на него. Женщин он не заметил — в сущности, он, похоже, не замечал ничего, кроме очередной двери, — и добрался до нее, и схватился за ручку, и рванул, и распахнул, и скрылся за ней, и захлопнул дверь за собой, словно стремясь сбежать как можно дальше от Малверина Пардью и возвести между ним и собой столько барьеров, сколько в силах человеческих.
Во всяком случае, именно это предположение высказала Мерси.
— Разве можно его винить? — отозвалась Джуди. — Погоди немного. Вот-вот появится и проныра, в любой момент.
И действительно, передняя дверь распахнулась, хотя и не столь стремительно, и в проем скользнул Малверин Пардью, приглаживая свою морковную шевелюру с таким видом, будто был вполне уверен, что никто не слышал, как он получил нагоняй. Увидев женщин, он одарил их одной из своих елейных ухмылок, всегда граничащих с отвращением, коснулся шляпы и проследовал за капитаном.
Джуди приподняла брови:
— Вот тебе и на! Интересно, в чем тут дело?
Игра продолжилась, и вскоре они играли на фоне плоского канзасского неба, расцвеченного золотыми, розовыми и васильковыми мазками и полосами. У Ровены нашлась фляжка с абрикосовым бренди, и она пустила ее по кругу, вызвав в Мерси противоречивые чувства. Пить бренди и играть в карты с проститутками — она и не воображала, что окажется в такой ситуации, но… все течет, все изменяется, не так ли? Пройдет пара недель, и она все равно никогда больше не увидит всех этих людей. Трудно, однако, представить, что сказала бы мама, если бы только узнала, и еще труднее представить, что подумал бы папа, где бы он ни был, если, конечно, он еще жив.
Закат длился целую вечность: здесь не было ни гор, ни холмов, за которые могло бы нырнуть солнце, огненный шар лишь опускался все ниже и ниже, ползя к линии горизонта и все не пересекая эту финишную черту. Теплый свет никак не вязался с морозным воздухом, вагоны купались в розовом сиянии, а пассажиры потирали руки и дышали на пальцы или толпились у отверстий, из которых выходил пар:
Проводники следовали по пятам за отступающими солнечными лучами, зажигая газовые фонари, висящие парами у каждой двери, и огоньки вспыхивали за толстым стеклом, не дающим сквознякам, снующим туда-сюда при открывании и закрывании этих дверей, раздуть пламя и швырнуть его на деревянные стены. Желто-белый свет пришел на смену меркнущему вечернему зареву.
