Геннадий Прашкевич - Шкатулка рыцаря (сборник)
«Из последних математических моделей ясно следует, что мы просто не могли появиться в этом мире…»
Мысленно я поаплодировал Циолковскому.
Решил: поболтаю с Хорем и Калинычем, примкну к ним.
«Знаешь, что я сейчас вытворила?» – услышал я, вынув из кармана дергающийся мобильник. В отделе Инессы (цветное стекло) все девчонки знали, что у Архиповны каменное сердце. «Замуж вышла?» – ни с того ни с сего понадеялся я. «Если бы! – обрадовалась Инесса. – Я месячную премию спустила в бутике». – «Поздравляю!» – «Тебе понравится, Кручинин. Во-первых, кислотные гольфики с отдельными пальчиками, во-вторых, чулочки-сеточки…»
Потрепанное пучеглазое существо в пыльных шароварах и в таком же пыльном пиджаке всплыло рядом с моим столиком.
«Вечером зайдешь, продемонстрирую пальчики…»
«Привет тебе, человек!» – сказало всплывшее рядом существо.
«Я перезвоню!» – оборвал я разговор и уставился на пучеглазого.
«Привет тебе, человек, – повторило это существо. Видимо, прилетело из другой галактики. – Видишь, какая пыльная на мне одежда?» Я невольно кивнул. «Хочешь, расскажу, как надо жить, чтобы одеваться как я?»
Я снова кивнул. Не походил он на Хоря с Калинычем.
«Я прожил большую поучительную жизнь, – заявило пыльное существо. – Пропил двухкомнатную «хрущевку». Выгнал на улицу беременную жену. Ребенка отдал в детдом. Мошенничал. Сидел. Лечился. Споил лечащего врача». Вряд ли список его темных дел этим ограничивался, просто со стороны пивного киоска (мы стояли у столика под открытым небом) крикнули: «Эй!» – и существо в пыльном пиджаке мгновенно развернулось к киоску.
– Эй, чего стоишь?
– А чего тут такого?
– Эй, давай в подсобку!
– А чего там такого особенного?
– Ящики уложить надо!
Видимо, это было заманчивое предложение, потому что товарищ Эй беспрекословно отправился в подсобку.
9«Кластеры… Волновые коллапсы…»
«Социальные революции тоже вызываются притяжениями…»
У Циолковского много чего скопилось на душе. «Ход коня можно расценивать и так…» – поддержал его Ботаник.
– А мне – две!
Судорожные глотательные движения.
Для новоприбывшего «реанимация» не являлась каким-то особенным информационным пространством. Просто он жаждал. Он поводил удлиненной, как у гуся, головой, мутные глаза помаргивали. Великий немецкий поэт Гёте считал, что человеческий череп каким-то неопределенным образом развился из шейного позвонка. Жалко, Гёте не видел моего визави: один взгляд на него делал теорию немецкого классика стройной и убедительной.
– Ты ведь Шурка?
– Предположим, пожалуйста.
Хорь и Калиныч не удивился. Наверное, считал, что истинный интеллигент так и должен разговаривать.
– Пивко-то холодное?
– Да уж извините, холодное.
– Ты что такое несешь?
В кармане у меня, кстати, лежал конверт. При удобном случае я должен был как бы случайно выложить конверт на столик. На конверте страдающей женской рукой было начертано: «Шурке Воткину». Но, похоже, этот Хорь и Калиныч без всякого конверта узнал меня.
– Я у тебя пять кусков занимал.
– Извини сердечно, – догадался я.
Хорь и Калиныч опять не удивился. Наверное, считал, что спивающиеся интеллигенты именно так разговаривают. По его мутным счастливым глазам было видно, что он давно не встречал такого дурака, как я. Кривая грязная рука без стеснения залезла в мой пакетик с орешками. Компания Ботаника его не интересовала, а вот на товарища Эй он несколько раз обернулся. Завершив в подсобке таинственные, но, видимо, необходимые работы, товарищ Эй раскладывал на мятой газетке закусь. У них там, в другой галактике, понял я, пробку из бутылки обычно вышибает бритый татарин. Они такого возят в специальном отсеке фотонного звездолета.
– Бабками интересуешься?
– Спасибо, пожалуйста.
– А фотками?
– Извини сердечно.
– Если хочешь бабки, без фоток нельзя.
Хорь и Калиныч явно считал, что я понимаю его тарабарщину.
– Это раньше просто было. Стрельнул и жди, когда по телику объявят, что ты не промахнулся, да? – Хорь и Калиныч ясно видел, какой перед ним дурак. – А нынче, Шурка, скажу тебе так, всех отстрелянных по телику не покажешь. Замучаешься. Никакого времени не хватит.
– Да пожалуйста!
– Точно принесешь?
– Ну да, только не тебе.
– Это почему не мне? Это почему так?
– Да морда у тебя извините, пожалуйста.
– Ты чего это, чего? – задергался, заморгал Хорь с Калинычем. – У нас все честно.
Он даже перекрестился. Он даже мысли такой некрасивой не допускал. Чтобы сбежать с чужими бабками, да ты что! А не веришь, так вместе пойдем! Видно, что врал. Видел, какой я дурак. Кто это нынче водит исполнителя к заказчику? Врал, конечно. Все в нем пело от восхищения. Наверное, любил дураков.
– Точно берешься? – Для него, оказывается, это было просто. – Точно принесешь фотку?
– Извини сердечно.
– Давай завтра увидимся.
– Это еще зачем? – Но тут подошла подавальщица и молча сунула мне мокрую бумажку, на которой от руки было написано: «Семь сорок».
– Это что? – спросил я.
Подавальщица возмутилась:
– Как что? Сдача, алкаш! Допиваются до того, что денег не видят. Мы мелкую сдачу такими вот бумажками сдаем, всё равно всё растеряешь. В другой раз придешь, покажешь записку – учтем.
Ладно, решил я.
Такая выдалась неделя.
Архиповна улетела, не звонит, зато приехали ее пожилые родственники. Архиповна на другом материке, зато Инесса купила красивые кислотные гольфики с пальчиками, а Лина настаивает на горячем душе. Роальд не доверяет мне настоящих дел, зато Хорь и Калиныч готов заказать мне мокрое. Куртизанка-партизанка готова жить на Лазурном берегу и питаться простой семгой, зато товарищ Эй пьет водочку без закуски. Хватит с меня. Сейчас сменю воду в аквариуме, заберу Ботаника, и пойдем мы с ним говорить о других мирах.
Туалетом «реанимация» не располагала. Зато крапива на пустыре вымахала выше головы. Седая, тучная, щедро политая крапива стояла в наклон. Под ногами поскрипывало бетонное крошево, битое стекло, сминались мерзкие белесые грибочки, от их вида тошнило. Обрывки бумаг, разбухшие окурки, плевки. «И толстый-толстый слой шоколада».
Ударили меня сзади.
Бутылкой. Чтобы иллюзий не строил.
Ноги сладко ослабли. Седые метелки крапивы метнулись к глазам. «Семь сорок», – мелькнуло в голове. Не дай Бог, потеряю сдачу.
Глава III. «Хлюстра упала старому графу на лысину…»
Ночь я провел у Роальда.
