Эллис Питерс - Святой вор (Хроники брата Кадфаэля - 19)
И Хью отправился на аудиенцию к аббату Радульфусу, а Кадфаэль остался сидеть, раздумывая о чем-то и теребя в руках потрепанный молитвенник. Монах и сам не понимал, что ему, собственно, в этом пронырливом парне, который пытался украсть их драгоценную святыню и по ходу дела дал толчок целой цепи событий, стоивших многим порядочным людям немалых тревог и несчастий, а одному человеку даже жизни. Разумеется, Тутило не повинен в этих несчастьях и даже не помышлял о них, но тем не менее он их сотворил и, видимо, будет творить, покуда занимается тем, чем ему не должно заниматься. Даже сама его страстная и искренняя набожность была вовсе не той природы, что соответствует принадлежности к монашеской братии. Ладно, спасибо и на том, что Хью снял с него обвинение в убийстве. В чем бы еще его ни обвиняли, включая его кражу, это уже не относилось к ведению королевского шерифа. Но дальше хрен редьки не слаще, ему придется перенести все то, что перенесли до него многие и многие глупые упрямцы, - отбыть покаяние, смириться со своей участью и в кротости жить сломленному, но в относительной безопасности. Певчая птичка в клетке. Правда, оставалась еще Даални. Она сказала, мол, извести меня. Разумеется, он известит ее. Что бы ни случилось, хорошее или дурное. В приемной аббата Хью коротко изложил свое мнение. Раз уж нельзя говорить всей правды, то чем меньше будет сказано, тем лучше.
- Я пришел известить вас, святой отец, что я не имею более обвинений в отношении послушника Тутило. У меня есть вполне достаточные доказательства, свидетельствующие о том, что он не убийца. Таким образом, для закона, который я имею честь представлять, этот юноша более не интересен. Разве что, - добавил он мягко, - остается интерес чисто человеческий и пожелание ему добра.
- Вы нашли другого убийцу? - спросил аббат.
- Я бы так не сказал. Но я уверен, что это не Тутило. Все, что он мог сделать тем вечером, сразу прибежав ко мне с сообщением об убийстве, было сделано правильно и добровольно, равно как и сделанное им на следующий день. Мой закон не имеет к нему претензий.
- А мой имеет, - промолвил аббат Радульфус. - Кража и сама по себе тяжкое преступление, но он поступил хуже и втянул в нее другого человека, а заодно поставил его жизнь в опасность. Он и сам это признал и выразил искреннее раскаяние в том, что вовлек несчастного молодого человека в свои преступные планы. Он премного одарен и может употребить свои таланты во славу господа. Но долги нужно платить. - Некоторое время аббат молча глядел на Хью, раздумывая, затем сказал: - Должен ли я понимать дело так, что у вас появился новый свидетель? Ведь нечто заставило вас снять с Тутило обвинение.
- Его выдумка с вызовом в Лонгнер вполне извинительна, - с готовностью объяснил Хью. - Он пытался избежать встречи со свидетелем и хотел пересидеть где-нибудь, покуда тот не уйдет из аббатства, - отсрочка хотя бы на день. Сомневаюсь, что он заглядывал дальше, он просто хотел уйти от немедленного разоблачения. Я знаю, где он прятался. На сеновале монастырской конюшни, что на ярмарочной площади. И есть основания полагать, что он не покидал конюшню до самого колокола к повечерию. Как раз в это время и был убит Альдхельм.
- А есть ли кому подтвердить все это?
- Есть, - коротко ответил Хью, не желая распространяться.
- Хорошо, - промолвил аббат, со вздохом откидываясь на спинку кресла. Но в моей власти он лишь временно, и я не могу, даже если бы очень захотел, закрыть глаза на его проступок или облегчить ему покаяние. Субприор Герлуин заберет его в Рамсей, к своему аббату, а покуда Тутило находится в наших стенах, я обязан блюсти права Рамсейской обители и содержать его под замком до тех пор, покуда они не уедут.
- Аббат не особенно любопытствовал, - довольно весело доложил Хью Кадфаэлю в травном саду. - Он принял мои уверения в том, что Тутило не убивал и не нарушал законов страны, по крайней мере за церковными стенами. Этого оказалось достаточно. В конце концов, он не намерен вмешиваться до завтра, у него и своих забот полон рот. Жерома ведь тоже надо оправдывать, но я полагаю, аббат не станет с этим спешить, пусть оба лишний денек помучаются. Разумеется, аббат прав. Как только Тутило окажется за воротами аббатства, Радульфус снимет с себя всякую ответственность, но до тех пор он вынужден блюсти интересы братской обители как свои собственные. Брат должен уважать брата, даже если презирает его. Так что уж извини, Тутило останется под замком. По крайней мере официально, - добавил он с многозначительной усмешкой. - Короче, твои вероотступники, нарушившие лишь церковные законы, меня не касаются.
- А бывало и иначе, - заметил Кадфаэль, вспомнив кое-что, отчего в глазах его появился мечтательный блеск. - Давненько мы с тобой не ездили верхом ночью.
- В самый раз для твоих старых косточек, - сказал Хью и скорчил монаху гримасу. - Уймись ты, спи в своей постели, и пусть мелкие воришки вроде бедолаги Тутило сами отдуваются за свои грехи и дожидаются времени, когда их простят. Вообще-то рамсейский аббат человек добрый, имеющий сострадание к мелким грешникам вроде твоего парня. Да и в музыке, наверное, толк он знает. Глядишь, и ничего. А если ты подобьешь этого малого сбежать нынче ночью, куда ему в дорогу без одежды, без пищи, без денег?
Кадфаэль признал доводы вполне разумными. А все-таки они наверняка попытаются. Одежонку какую-нибудь парень стащит в деревне, да яичко из-под курочки, да пару пенсов бросят ему путники в награду за песню, а еще пару он выпросит на рынке как милостыню - зато не будет толстых тюремных стен и запертой на замок двери, не будет безжалостного наставника, заставляющего его бесконечно отмаливать свои грехи, не будет одиночества, на которое обрекают преступника, запрещая ему есть и молиться вместе с братьями, да и вообще как-либо общаться с ними, разве что найдется какая-нибудь добрая душа и бросит ему приветливое слово утешения.
- И все же, - заметил Хью в раздумье, - есть в вашем уставе справедливость, оставляющая двери братства открытыми. Что гласит устав о неисправимых? "Если не имеющий веры брат покидает вас, пусть уходит".
Кадфаэль пошел вместе с Хью к воротам. Тихий и прохладный день клонился к вечеру, близился час вечерни, когда все дневные работы уже заканчивались. Кадфаэль ни словом не обмолвился Хью ни об уздечке Бенецета, ни о его посещении конюшни на ярмарочной площади. Когда у монаха не было четкой уверенности и когда он не мог предложить ничего определенного, он не спешил выдвигать необоснованные обвинения против какого бы то ни было человека. И все же Кадфаэль никак не хотел упускать возможность продвинуться дальше в этом деле. Пребывать в беспокойных волнениях куда хуже, нежели узнать что-либо неприятное.
