Владимир Покровский - Георгес или Одевятнадцативековивание
Не берусь сказать, почему я сразу стал грешить на эту самую книжку. Но, видно, страх перед ней и ожидание всяческих от нее такого рода каверз сидели во мне подсознательно. Я, сам не зная того (я так сейчас все это расшифровываю), ожидал именно чего-то в таком роде.
Другими словами, фантастическое, мистическое, какое хотите - но объяснение всему этому было. И только того, что произошло после ухода Тамарочки и Манолиса я до сих пор не могу себе объяснить. Ни вино, ни Георгес здесь не замешаны - верьте слову!
Вот эти вот тревожные колокола - они тут при чем.
Вера стояла задумчиво посреди комнаты руки в карманы. Ни фурии, ни Мамаева кургана - что-то поникшее, усталое и покорное.
- Знаешь, Далин-Славенецкий, я у тебя останусь сегодня. Все равно везде опоздала.
Она еще никогда у меня не оставалась. Раза два я просил ее об этом, довольно настойчиво, чуть морду не бил. Отказывалась все равно, надо домой. Муженек ее еще до меня смирился с изменами, он после армии вернулся к ней почти импотентом. С ним, рассказывала Вера, надо было по-шахтерски работать, в умат, чтобы тряпочка превратилась ну пусть не в карандашик, то хотя бы в плохо надутый воздушный шарик.
Я так понял, что у них какой-то договор был, чтобы ночь всегда проводить дома. Иллюзию семьи, что ли, хотел сохранить. В общем-то, ей тоже необходима была эта иллюзия. Иногда шутила - "Жамэ!", иногда всерьез, в защитной стойке - "Никогда не дождешься!".
А чего там, собственно, дожидаться - спали мы с ней. Давно. И с самого первоначала безо всяких угрызений.
Я спросил ее:
- Что-нибудь случилось?
- Ничего. Просто уходить не хочу. Ну их. Надоели. Останусь с тобой.
Что в ее головке тогда крутилось? Ведь никогда не расскажет!
- Так я остаюсь?
- На ночь? - уточнил я на всякий случай.
- Не боись, Далин-Славенецкий, только на ночь.
Эта их манера по фамилии звать!
Я подошел к ней вплотную, взял за плечи.
- Ага, Вер?
Она подняла голову, посмотрела на меня изо всех сил, странно так посмотрела, и комната вдруг переполнилась торжественной тревогой, звуки изменили свою суть и дальний колокол загудел не стихая, на одной ноте.
Вот этот колокол, вот это вот самое я никакими георгесами, глубокоуважаемые господа, объяснить не могу.
Она нежно-нежно:
- Далин-Славенецкий, тебе не кажется, что мы сегодня с тобой прощаемся?
- А?
- Все прощаемся и прощаемся...
- Нет, Верочка, милая. Нет, не кажется. А...
- Тебе не кажется, Володь, что на самом-то деле уже и некому больше прощаться, что все кончилось... что в этой комнате труп?
Нет, действительно, какая-то мистика напала на нас в ту ночь: в первую секунду я всерьез воспринял. Даже огляделся, тайно боясь.
- Ты чего, совсем, что ли? Какой еще труп?
- Ты ничего не чувствуешь? - тихо-тихо...
Бррррр! Я совсем не узнавал свою Веру.
Но почему именно труп?
- Потому что я пытаюсь удержать тебя изо всех сил, - с таким видом, будто она говорит что-то очень резонное, ответила Вера.
- Ну и я пытаюсь удержать тебя изо всех сил...
- Вот видишь.
Словом, такой вот у нас с ней разговор состоялся - будто это не мы говорили, а какие-то другие, словно они сквозь нас хотели достучаться друг до друга. И каждый из нас словно попал в положение человека, который понимает, что вот-вот умрет, - страха нет, небольшое сожаление и огромное любопытство. И тревожные колокола надо всем.
И я сказал Вере:
- Ладно. Оставайся, раз так.
И она осталась. Труп, чьего присутствия я не чувствовал, но чувствовала она, витал над нами где-то у потолка, приглушал сдержанный рев проезжающих мимо автомобилей и постепенно разрастался, занимая всю комнату, вжимая нас друг в друга. Пытаясь сохранить настроение, мы оба были чрезвычайно нежны, даже немножечко играли в беспредельную нежность, и это были очень искренние игры. Мы хотели, чтобы приготовление продлилось подольше, как в первый раз, но подольше не вышло, и мы очень быстро совокупились. И заснули, два теплых и гладких тела.
* * *
А утром я первым делом я вспомнил о будущих партнерах (она- то явно размышляла о том, что ждет ее дома - была мрачна).
- Почему ты не сказала, что они женаты? Ничего себе группешник! Это уж совсем полный атас.
- Я сама не знала. А почему "уж совсем"? Разве это что-то меняет?
Развратница. Ее даже похмелье не портило. Она прижималась ко мне и терлась о щеку.
- Ну все-таки, - рассудительно сказал я. - Как-то это... я не знаю... Супруги все-таки. Безнравственно чересчур. А?
Вера показала зубки.
- А что же ты, если такой нравственный, группешничка захотел?
Я взорвался.
- Ну, все, хватит, - говорю. - Я, видите ли, захотел. Я вообще категорически против. Ничего такого я не говорил и не хотел. Это...
- Хотел-хотел, - замурлыкала моя Вера. - Ты же ни разу не пробовал. Тебе же интересно.
- Ты, что ли, пробовала? - обиделся я.
- Аск! - гордо сказала Вера.
Я привстал на локте.
- То есть?
Она вздохнула сожалеюще и многоопытно.
- Ты спроси меня, Володечка, чего я в жизни не пробовала.
Спросить-то я, может, и спросил бы, но не успел. В этот как раз момент началось телефонное сумасшествие.
Сначала позвонил Манолис.
- Вот что, уважаемый Вова, - начал он злобно и без всякого "здрасьте", голосом, удивительно юным и свежим. - Я в эти ваши игры играть отказываюсь.
- А? - спросил я.
- Отказываюсь самым категорическим образом!
- Э-э-э... я, может быть, не совсем... Что вы имеете в виду?
- Это даже как-то гнусно с вашей стороны предлагать нам с Тамарочкой сексуальное партнерство такого рода!
Я брякнул трубку.
- Ну вот, - победоносно объявил я Вере. - Манолис звонил. Отказывается от партнерства твоего.
- Хм! - Верочка недоверчиво приподняла брови.
И опять закричал телефон.
Заговорщицким шепотом спросили меня и представились Ириной Викторовной. Я закивал головой, а Вера сделала скучное лицо.
- Где моя дочь, Владимир?
- Э-э-э, я...
- Не л-лгите! Она у вас.
Пожав плечами, я отдал трубку Вере.
Я ошибся. Не скучным было ее лицо - застывшим. Я особо не вслушивался в ее скупые ответы, меня поразил голос - бесцветный, мертвый, монотонный голос робота из дешевого фантастического фильма.
- Не волнуйтесь, мама. Я скоро приду.
Вера осторожно положила трубку и посмотрела на меня, чуть улыбаясь. Она словно хотела передать мне что-то важное, но так ничего и не сказав, встала с постели и мягко, летаргически прошла в ванную.
Тут позвонила Тамарочка. Она что-то защебетала о крутой вечеринке, о своих благодарностях, о благодарностях Манолиса и тому подобную чушь. Она щебетала бы так без передышки до самого вечера, но я умудрился вклиниться.
