Дмитрий Грунюшкин - За порогом боли
«Да, по этому снимку вряд ли можно провести опознание»– подумал Макс и с сожалением положил то, что держал в руках, обратно.
В коридоре послышалось шлепание босых ног по паркету и сонное бормотание Джона. Макс быстро встал и начал умываться. За чаем Джон, как бы между прочим, заметил:
– Знаешь, что со мной вчера было?
– Что?
– Отгадай.
– Да не томи ты. Выкладывай.
– Дай цену набить.
Увидев кислое выражение лица Макса, Джон смилостивился:
– Так вот. Когда ты позорно покинул своего друга в тяжкую минуту, я оставался в куче. Через пару минут стрельба прекратилась. Самых крутых повязали на три счета, а остальных просто разогнали. Мне в суматохе один ОМОНовец врезал в глаз и поволок к автобусу.
Макс прикурил сигарету, изображая заинтересованность, а Джон продолжал рассказ о своих приключениях:
– Запихнули меня в автобус. Там уже было человек десять пассажиров и столько же ОМОНовцев. Самые резкие пассажиры лежали на полу, лицом вниз. Я сначала хотел редакционное удостоверение показать, но аллах всемогущ, удержал меня. Через пару минут к нам закинули мужика из «Курьера». Он всем в нос тыкал свои «корочки».Потом ему в нос потыкали кулаком, отобрали камеру, раздолбали ее сапогами, а ему крепко навешали. Меня минут через пятнадцать отпустили, и еще человек пять, а остальных куда-то повезли. Вот и все.
– Да, круто с тобой обошлись. Ладно, Джонни, пора мне. Труба зовет.
Макс вышел за улицу и отправился в редакцию. Весна уже взяла свое, и Максу было жарко в куртке. «Постричься бы не мешало» – подумал он, смахивая, в очередной раз со лба отросшие за зиму волосы.
Город, перенесший очередную кризисную зиму, жил своей, ставшей уже привычной, натужной жизнью вечно голодного и усталого бродяги. По улицам, разбрызгивая теплые лужи проносились новенькие «Вольво» и «Опели» бизнесменов, «Волги» простых начальников, «Мерсы» и БМВ стриженых качков. Рабочий люд давно уже катался на своих «Ладах» и «Москвичах» только по выходным на дачу. Бензин стал дороговат.
Расстояние от места очередной ночевки до редакции Макс привык преодолевать пешком. На общественный транспорт надежды не было, а если и втиснешься в залетный автобус, то выйдет себе дороже.
Через двадцать минут Макс уже стоял перед дубовыми дверями редакции. Привычно споткнувшись об обитый медью порог, который предприимчивые редколлеги давно собирались снести в пункт приема цветных металлов в похмельный понедельник, Макс так же привычно ругнулся и побежал по лестнице на второй этаж к редактору.
– Привет, Ильич! – с порога поприветствовал Макс.
– А-а, неутомимый! Садись-садись.
Владимира Ильича Лялина в редакции, естественно, называли только Ильичем. На его дверях неизменно каждое утро появлялась надпись мелом: «Вождь мирового пролетариата», которую Ильич так же неизменно стирал тряпочкой. Планерки остроумные коллеги называли не иначе как «Заветы Ильича», а то, что в помещении редакции раньше находилась редакция районной многотиражки «Путь Ильича», только подчеркивало комизм ситуации.
– Что на сегодня, Владимир Ильич?
– Знаешь… Похоже, что ничего. Попробуй сам, а?
– Понял, не дурак. Свободная охота?
– Ну-ну. Умница…вперед, с песней.
Макс выскочил из кабинета, удовлетворенный. «Свободную охоту» он любил.
«Попробую поймать таки этого неуловимого Сержанта»-подумал Макс, направляясь к своему кабинету. По пути он выхватил у корректора, несущего пачку свежих номеров «Вестника» один экземпляр и, развернув его, вдруг встал, как вкопанный у самой двери.
На первой полосе красовалась физиономия кандидата в мэры города от демократов и большая статья о приватизации двух маленьких парикмахерских. Фотографий с вчерашнего побоища не было. Уже зная, что их нет и на других страницах, Макс развернул газету и удостоверился в истинности своих предположений. Лишь в самом низу третьей полосы был маленький снимок изрешеченного «Форда» и краткий комментарий об очередных мафиозных разборках с тремя трупами. И все!
О лейтенанте-ОМОНовце тоже не было ни слова.
Втянув щеки и приподняв нижнюю губу Макс секунду помедлил, и решительно пошел обратно к редактору.
Войдя в кабинет, Макс бросил газету на стол перед Ильичем, и вопросительно наклонил голову. Ильич поднял глаза от бумаг, лежавших на его столе и посмотрел сначала на газету, потом на Макса.
– Что случилось, Максимов?
Макс промолчал, не изменив позы, только кулаки в карманах сжались.
– А-а, – как бы спохватившись протянул редактор, взъерошив седеющий венчик волос над лысиной, багровой от падающих через стекло лучей встающего солнца. – Материалы твои не смогли дать. Время поджало.
– Не гони, Ильич. Было пол-полосы.
– Знаешь, технологический процесс требует определенного…
– Ильич!
Редактор замолчал.
– Ильич, я очень похож на идиота?
– Нет, не очень, – редактор отвернулся к окну, помолчал, – Давай поговорим серьезно.
– Я весь – внимание, – бросил Макс, усаживаясь в кресло.
– Не юродствуй. Ты сам понимаешь, в каком положении сейчас находится страна. Кризис экономический, политический, идеологический, социальный. В такое время нужно взвешивать каждое слово, особенно, когда оно усилено таким мощным рупором, как газета. Демократия победила, но она еще очень слаба. Реакция еще может поднять голову. Ты отдаешь себе отчет, каким ударом по нынешним структурам власти будет твоя публикация? Народ и так взвинчен до предела этими ценами, этой нищетой, из которой страна не может вырваться уже который год. В общем, текущий момент требует от нас взвешенного подхода к своим действиям. Мы должны отвечать за тот эффект, который вызывается нашими словами.
– Я не понял, Ильич. Ты что, хочешь умолчать эту историю?
– Не умолчать, а повременить. Твои снимки никуда не денутся. Мы к ним еще вернемся.
– После выборов?
– Не передергивай.
– Ильич, поясни.
– Шум вокруг разгона демонстрации будет только на руку большевикам.
– Да подавитесь вы своей демонстрацией. Поехали вы все на политике. Да и хрен с вами, пусть над вами потешаются, как над страусами. Мне интересно, почему нет материала об этом дебиле в форме?
– Слишком все сыро.
– Что сыро? Убийство свидетеля, подтвержденное фотоснимками?
– А ты не боишься, что его смерть повесят на тебя?
– Нет, не боюсь. У меня нет автомата.
– Это твое дело, но в моей газете этого не будет!
– Ильич, ты не спятил?3автра об этом будут вопить все городские газеты, кроме нашей!
– Не будут, – в обычно мягком голосе Лялина внезапно мелькнула твердая, спокойная уверенность, совсем не свойственная этому, немного рыхловатому, человеку.
