Даниил Клугер - Сатанинская пристань
Разинув рот, стоит дурак, в преддверье тишины. На нем красивый синий фрак и модные штаны...
Он засмеялся: - Нравится песенка? Это я сам о себе сочинил. Ничего, правда? Похоже. Только у меня никогда не было фрака. И штаны давным-давно вышли из моды. Дальше, правда, получше, вот, послушай:
Стоит, уставясь в небеса, и мнет в руке колпак. Его седые волоса завиты кое-как...
Бродяга отбивал такт рукой. Ему самому нравилось его пение. Ему нравилось, а мне нет. Я прервал его довольно бесцеремонно: - Ты мне не ответил. - Разве?.. - он оборвал пение. - Какое-то наваждение. Мне еще ни разу не удалось допеть эту песню до конца. В ней очень много куплетов, и каждый раз что-нибудь мешает. Или кто-нибудь. - Ты не ответил на мой вопрос. - А ты спрашивал меня о чем-то? - рассеянно спросил он и открыл глаза. - Я спросил - почему ты все время говоришь: "В нашем городе"? Разве есть еще какой-нибудь город? Бродяга вздохнул. - Все может быть, - сказал он. - Я точно не знаю. - Ты говоришь так, будто знаешь. - Тебе показалось, - проворчал он. - Ни черта я не знаю. В этом чертовом городе никто ни черта не знает точно. - А неточно? - И неточно в этом чертовом городе никто ни черта не знает. - Видишь, ты опять говоришь: "В этом городе". - Ну и что? - он невесело усмехнулся. - Просто привычка... Кстати, ты куда-то торопился. Не скажешь ли, куда именно? Я поднялся на ноги. Он тоже встал. - Не скажу, - сказал я. - Не твое дело. Ты не отвечаешь на мои вопросы, с какой стати я должен отвечать на твои? Бродяга зябко потер руки. - Ты прав, - сказал он. - Видишь ли... мм... как бы тебе сказать... Вобщем, меня считают сумасшедшим. - Кто считает? - собственно, ничего удивительного в этом не было. - Все. Все считают. Главное - не кто, а почему. - И почему же? Он отвернулся. - Думаю, ты не поверишь. - Поверю. - Видишь ли... ну-у... - он снова повернулся ко мне. - Я участвовал в одной из войн... вроде вчерашней, но не вчера, а пару лет назад... - На чьей стороне? Бродяга удивленно воззрился на меня. - На чьей стороне? - брови его поползли вверх. - Понятия не имею. Да это и неважно. Сейчас, во всяком случае. Я так не думал, но промолчал. - Вот, - сказал он. - Послушай, если ты не торопишься, давай присядем. - Земля холодная, - сказал я. - Я замерз. - Холодная? - рассеянно повторил он. - Да, действительно... Видишь ли, в ту войну меня однажды занесло... Занесло на вокзал. Знаешь, что это такое? - Еще бы! В нашем доме это место называлось "Сатанинская пристань". Бродяга промурлыкал:
Пойдем на вокзал - там часы и асфальт, гудок тепловоза - надтреснутый альт, ведь мы друг о друге не знаем - когда уехать, вернуться, уйти - и куда...
- Это тоже ты сочинил? - спросил я. Бродяга покачал головой. - Один мой приятель. - А он где? - Не знаю... - Там очень страшно? - На вокзале? - Где же еще. - Очень. - Почему? - я спрашивал, а у самого поджилки тряслись от страха. Железнодорожный вокзал. Проклятое место и для всех запретное. - Не знаю, - сказал бродяга. - Это очень трудно передать. Почти невозможно. - А ты попробуй. - Н-ну вот... - его подвижное лицо застыло. - Там легко сойти с ума. Чем дольше стоишь на перроне, тем страшнее делается. Это даже не страх. Будто ледяная рука сжимает сердце. И не отпускает. Я хотел убежать - и не мог сделать ни шагу. Ноги как-будто примерзли к перрону... - он замолчал. Расписание, - бродяга повернул ко мне растеряное лицо. - Вот что меня доконало окончательно. Расписание на стене... Я не сразу понял, что это ... Какие-то слова в столбик, какие-то цифры. И вдруг меня осенило: это же названия городов... Часы на башне... Я подумал: что, если они существуют? Ведь совсем нетрудно проверить. Нужно только дождаться поезда и сесть в него. Ничего больше. Мне казалось, что его растерянность, его страх передаются мне, что это мое сердце сжимают ледяные когти, что это мои ноги прирастают к перрону. - И что же? - тихо спросил я. - Ты дождался поезда? Он молча покачал головой. - Почему? - Мне было страшно. Самое страшное там знаешь, что? - Откуда мне знать. - Рельсы. Железные пути, занесенные песком, идущие из бесконечности в бесконечность... - бродяга помотал головой, словно отгоняя воспоминания. Это было ужасно. Он вздохнул, лицо его вновь обрело подвижность. - Ну вот, - сказал он. - Я, кажется, ответил на твой ворос. Теперь твоя очередь. - У меня есть дело, - мрачно ответил я. - Какое? Я молча показал ему пистолет. Бродяга помрачнел, по=моему, куда сильнее меня. - Все ясно, - сказал он, и лицо его вновь застыло. - Вот оно что. Вот оно как. И куда же ты теперь? - На Рынок. Или за Рынок. - Знаешь там кого-нибудь? Я кивнул. - И убьешь? Я снова кивнул, но уже не так уверенно. Мне снова стало душно, в горле комок. Он пристально посмотрел на меня. - Ну-ка, дай мне, - бродяга протянул руку, и я отдал ему пистолет. - Вот так,- сказал он. - Вот так-то лучше. Странно, но, отдав ему пистолет, я почувствовал облегчение. - А теперь можешь идти. Куда мне было идти? Ни домой, ни в южный район я не мог идти безоружным. Дома обожаемый Валек начал бы нудить о сыновнем долге, а за Рынком... Перед моим взором вновь предстало искаженное ненавистью лицо дяди Моей Девушки. - Отдай пистолет, - сказал я. Бродяга хмуро взглянул на меня, хмыкнул и ничего не сказал. - Отдай, - повторил я. - Я не пойду с ним на Рынок, обещаю. Придя домой, я молча отдал пистолет Вальку, нашел угол потемнее и завалился спать.
10.
Все пространство до самого горизонта заполняли цветы. Разные - желтые, красные, белые. Больше всего было белых, остальные казались редкими разноцветными точками на белом полотне. Небо у горизонта сверкало белизной, и белизна цветов сливалась с небесной. Из ослепительного сияния горизонта медленно плыла ко мне женщина. Ее золотистые волосы плавно струились по тонкому прозрачному воздуху. Улыбаясь, она что-то говорила мне, я видел, как шевелятся ее губы, но ни один звук не долетал до меня. Сияние неба начало меркнуть, цветы поблекли. Все стало серым, потом темно-серым и, наконец, черным. Чернота растворила, размыла идущую женщину, только волосы еще какое-то время сверкали в глубокой тьме золотой искрой... Кто-то решительно потряс меня за плечо. От этого сон почти мгновенно пропал, но я никак не мог открыть глаза. - Вставай, некогда мне с тобой возиться. Не открывая глаз, я попытался приподняться. - Не притворяйся, открой глаза! - это был голос рыжего Валька. Я с трудом разлепил тяжелые веки и молча воззрился на него. - Что ты уставился? - тут недовольное выражение его лица несколько смягчилось. Не знаю, что усмотрел он в моем взгляде, но добавил: - Ладно, я тебя понимаю, вобщем-то ты молодцом. Хотя это тоже не дело - дрыхнуть полдня и всю ночь. Видимо вчера, когда я без разговоров вернул ему пистолет, он ничего не понял и решил, что я сделал все так, как они хотели. Во всяком случае, сейчас он протягивал мне кожаную перевязь с мечом в ножнах. Ножны были украшены медными кольцами. Я сел на кровати. - Это кому? Валек широко улыбнулся: - Тебе, кому же еще? Классный клинок, правда? Меч как меч. Не нравился он мне так же, как и любое другое оружие. - Надень, что смотришь? Я поднялся, заправил влажную от пота рубаху в штаны и перекинул перевязь через правое плечо. Меч был довольно тяжелым. Я поправил перевязь и выжидательно посмотрел на Валька. Он отошел на два шага и внимательно меня осмотрел. Довольно осклабился. - Сойдет, - сказал он. - Типичный юный гвардеец, только значка не хватает. Ничего, все впереди. Меч можешь носить, дарю. Нам пора. Я никуда не собирался идти сегодня. Конечно, это ничего не значило. Обычно кто-нибудь решал за меня, что я должен делать или чего не делать. - Что ты стоишь столбом? Никак не проснешься? - раздраженно сказал Валек. - На площадь, на площадь пора. Мы и так опаздываем. Это мне не понравилось. Я никогда не любил нашу площадь и то, что на ней происходит. Но поди растолкуй это бравому гвардейцу Вальку. Тяжелые башмаки его уже стучали по лестнице. Пришлось мне идти следом. Валек ждал меня во дворе. Улица была пуста, несколько человек торопливо миновали наш двор, направляясь в сторону проспекта. - Видишь, все уже пошли, - сказал Валек с досадой. - Очень уж ты медлительный, не знаю, как тебе придется в гвардии... Будем теперь топтаться сзади, ничего не увидим. Когда мы, наконец, добрались до площади, она уже была заполнена народом. Резиденцию архиэкстрасенсов окружало двойное кольцо стражников. Солнце играло на широких лезвиях их алебард. Обе двери резиденции были распахнуты, и это означало, что оба архиэкстрасенса с минуты на минуту выйдут к собравшимся. На площади тремя аккуратными стопками были сложены книги. - Ну вот, облегченно сказал Валек. - Кажется не опоздали. Сейчас начнется. Из резиденции, из обеих дверей одновременно появились архиэкстрасенсы, в одинаковых плащах, с одинаковыми венками на головах. Мне показалось, что и лица были одинаковыми. Впрочем, отсюда было плохо видно. Взобравшись на помост, сооруженный перед зданием, архиэкстрасенсы одновременно заговорили. Я почти ничего не понимал, только отдельные слова. Возможно, они говорили на сакральном языке, которого никто, кроме них не знал и знать не мог, поскольку сакральный язык каждый раз придумывался заново, к каждому выступлению. Так что, и суть слов, и суть всего выступления остались для меня загадкой. Когда они замолчали, на площадь вывели нескольких мужчин в длинных серых рубахах.Судя по висевшим на шеях чернильницам, это были писцы, написавшие сложенные на площади книги. Писцов должны были сжечь вместе с книгами, но прежде директор библиотеки назначил новых, которым вменялось в обязанность в течение года написать столько же новых книг - для нового сожжения. Новых писцов отвели в подвал библиотеки, а старых привязали к врытым в землю столбам, обложили книгами и, по знаку, поданному архиэкстрасенсами одновременно, подожгли. Заиграл духовой оркестр. Толпа восхищенно гудела и свистела. Кое-кто танцевал. Когда костры догорели, я хотел уйти. Слишком много сожжений пришлось на последние дни. Но меня задержал Валек. Оказывается, этим дело не кончилось. Оказывается, в позавчерашней войне наших разбили. Поэтому на площади сегодня не было спартанцев. Все они, все шестьдесят четыре человека, полегли на Центральном Рынке, и тела тех из них, кого не забрали родственники, уже отвезли на мясокомбинат. Над площадью раздались призывы к крестовому походу. В этом вопросе мнения архиэкстрасенсов разделились. Один требовал немедленно, прямо с площади отправиться на Центральный Рынок, второй предлагал вначале назначить некоторых собравшихся еретиками, а еще лучше - евреями, и сжечь их. "А там, - сказал он, - видно будет". Его речь вызвала у собравшихся разочарование. Сколько ни назначай евреев, они рано или поздно заканчиваются. Валек сказал: - Ну все, мне пора. Ты иди домой, у меня еще дела. Сегодня совещание заговорщиков, скажи матери, что я вернусь к вечеру. Площадь опустела. Остались только врытые в землю почерневшие столбы и черные спекшиеся груды подле них. Внезапно налетевший ветер нес над площадью клубы пыли и пепла.
