Сергей Герасимов - Машина снов
Рудой оскалил зубы и зарычал.
– Девятикратный победитель дуэлей, – продолжил Ульшин.
Рудой опустил верхнюю губу.
– Приятно познакомиться, – сказал он. – А я здесь, видите, живу. У вас нет с собой пластилина? Мой весь кончился.
Ульшин протянул коробочку.
– Необычный цвет, – сказал Рудой, разглядывая. – Хотите быть непохожим на других?
– Я добавлял в пластилин чернила, чтобы создать цвет, похожий на цвет кожи.
– Я обычно добавляю кровь, – сказал Рудой, – иначе шедевры не сохраняются. Нужна хотя бы капля человеческой крови чтобы пластилин стал прочен. Хотите посмотреть?
Он показал рукой на пластилиновое дерево, больное ожирением ветвей. Все ветви были опущены.
– Вам нравится?
Ульшин промолчал.
– Очень нравится, – сказала женщина из-за спины. – А то, большое, тоже вы сделали?
– Нет, – ответил Рудой, – это Шао Цы. Но ведь мое лучше. Вначале я подражал этому китайцу, но потом нашел свой путь. Я искал его тридцать лет.
– Я тоже, – сказал Ульшин, – но я пока не нашел.
– Тебя я отпущу, – сказал Рудой, – ты разнесешь весть обо мне по всему миру. А женщину оставлю себе, мне нужна кровь для моих шедевров. Твоя женщина очень полнокровна. Как тебя зовут, женщина?
Полина попробовала убежать, но Ульшин схватил ее за кисть.
– Мы пойдем, – сказал он, – до свиданья.
Рудой подошел, подпрыгнул и клацнул в воздухе пустым ртом. Потом впился в вязаный рукав Полины. Полина дернула рукой и Рудой упал как связка сухих костей. Он был очень слаб от недоеданий.
Он лежал, а мужчина и женщина удалялись. Уходила последняя надежда создать последний шедевр. На этот счет Рудой себя не обманывал. Жизнь уходила, жизни оставалось совсем мало. Юношей он отдалился от людей, вначале просиживая дни в музее, а ночи у его дверей; он оставил женщину, которую наверное любил (теперь не вспомнить), оставил больную мать, друзей и быструю карьеру впереди. Изучив основы, он начал творить. Никто не верил ему. "Упорство и талант победят все", – говорил он себе тогда, но нашел лишь нескольких не очень способных почитателей. Тогда, уйдя в дальние галереи, он стал копировать ажурного, избыточно изящного, великого Шао Цы. Иногда он терял сознание от голода, иногда замерзал, не имея одежды, шесть раз ему приходилось убивать человека, однажды он понял, что сходит с ума, но вот наконец нашел свой путь и вершинный Шао Цы остался внизу – но подходит смерть, а люди уходят. И уже негде взять каплю крови, чтобы сделать шедевр бессмертным. Он встал на колени и вынул из ящика нож.
– Пахнет духами, – сказала Полина.
Ульшин осмотрелся и увидел предмет из своих снов; тонкий стебелек с двумя большими зелеными пластинками и одной поменьше, сверху стебелька голубая, небывало прекрасная чаша. Чаша пахнет духами, особенными, никогда не знал, что такие бывают. Стебелек опущен в обыкновенную воду, в пластилиновую вазу.
– Что это? – спросил он.
– Это цветок! – сказал Рудой. – я его сделал из пластилина. Отдай мне женщину, мне нужна кровь.
– Ты сумасшедший, – сказал Ульшин, – цветок не из пластилина.
Он подошел и отобрал нож. Рудой встал на ноги, чуть пошатываясь. Полина закричала так, как будто ее уже резали, а не только собирались.
– Я даю тебе кровь, – сказал Ульшин, – за цветок можно отдать все.
Полина перестала кричать и стояла с большими глазами: плавающие темные кружки были окружены белками со всех сторон. Она побледнела и веснушки казались яркими и ржавыми. Ульшин уколол себя в руку и подождал пока выступит капля. Подошел к пластилиновому дереву и капнул на него кровью:
– Теперь твой шедевр будет жить.
– Зачем ты это сделал? Он ведь сумасшедший, – мгновенно прийдя в себя, сказала Полина.(Ржавые веснушки с шорохом осыпались на пол.)
– Он только чуть-чуть больше сумасшедший чем я, – ответил Ульшин.
К концу для, когда лампочки уже начинали меркнуть, они вошли в большую пустую камеру и решили провести в ней ночь. Камера была особенной, в ней двигался воздух, хотя не было слышно гула вентиляторов; в ней пахло тем, чего ты никогда не видел, но к чему смутно тянулся всегда – бесконечностью, которой нельзя представить, не увидев. Ульшин видел, что Полина испугана.
– Кажется, здесь неплохо, – сказал он, – но у меня такое чувство, что я забыл свой настоящий мир. Я едва вспомнил цветок. Полина, я боюсь.
– А мне кажется, что мы не одни.
– Эти звуки?
– Да, эти звуки.
Камера была полна звуков, негромких, но отчетливых. И ни один звук нельзя было втиснуть в известные слова. Ульшин прошел вдоль стен и ничего необычного не увидел, разве что груду камней – остаток древней переборки, когда-то делившей камеру непополам – для начальства и для черни.
– Будем спать.
Они легли рядом, подальше от входа и от каменной груды (если была опасность, она исходила из этих мест) и Полина уснула на его руке. Ровно в полночь лампочки выключились и камера стала еще более необычной. В ней хотелось дышать, воздух был вкусным. Он лежал и смотрел в потолок – самое удобное место для глаз, потолок никогда не меняется и поэтому не мешает размышлять. Но потолок сошел с ума: в нем появился квадратик иного, живого, цвета черноты. В квадратике горела яркая зеленая точка о восьми лучах. Ульшин прищуривал глаза и лучи удлинялись. Таких маленьких и ярких лампочек не бывает. Он поднес к глазу незажженную спичку, чтобы определить размер лампочки, но спичка неожиданно стала прозрачной и зеленный огонек, мигая, просвечивал сквозь спичку. Ульшин подумал, что спит. Было так приятно видеть небывалые сны, что он заснул по-настоящему. Ему приснился осиротелый диванчик, пластилин, банка пива, Полина с динозавром на стене. Проснувшись, он забыл свои сны.
Утром чудеса не исчезли. Квадратик в потолке горел синевой, более яркой чем любая лампочка. Лампочки по стенам совсем стушевались, чувствуя свою незначительность.
– Как ты думаешь, что это? – спросил он Полину.
– Какой-то особенный светильник. Я бы не стала вешать такой у себя в камере. Слишком яркий.
Что-то маленькое появилось в синем прямоугольнике и протяжно свиснуло, с радостью в голосе.
– Это не светильник, – сказал он. Я должен проверить.
– Я хочу есть, – сказала Полина, – мы пропустили две раздачи супа. Если не поторопиться, то пропустим и обед. Я умру с голоду.
– Ты обещала носить мне есть.
– Я схожу, но отдай мне нож и цветок.
– Зачем цветок?
– Я приколю его к платью. Закрою дырку, которую прокусил тот сумасшедший. Вот теперь начнет платье распускаться. Что я буду делать без платья? Или ты мне новое свяжешь?
Она приколола цветок на рукав и ушла.
