А Смуров - Рассказ о плавающем острове
Рассказ о Дике Долгоносе и о капитане Дэви Джонсе, подписавших морской договор
Налей полней стаканы! Кто врет, что мы, брат, пьяны? Л. Глоба
Приключения морского дьявола капитана Дэви Джонса записаны мною, лоцманом Алленом Рингом, так, как поется о них в народных балладах и из поколения в поколение рассказывают английские матросы. С этим капитаном, будь он не к ночи помянут, связана история Дика Долгоноса, подписавшего морской договор. Дика во второй половине позапрошлого века знали все моряки от Оркнейских островов до Джерси и даже в Индии и в Америке. И все его звали Долгоносом. Вы можете подумать, что нос у него был большой, как руль баржи на Темзе, или длинный, как у рыбы пилы? Ничего подобного! Нос у него был приплюснутый, как у китайца, - перебит в молодости во время большой драки в кабачке "Черная роза" в Аликанте. Долгоносом же его прозвали потому, что Дик, как охотничья собака, всегда чуял, на какое судно выгоднее завербоваться. Сидит этак в какой-нибудь таверне, попивает джин или виски, покуривает трубку да посматривает кругом. Вдруг задвигает своей пуговкой, точно принюхивается. Встанет с места, подсядет к другому столику, а через несколько минут, смотришь, перескочил с одного борта на другой. Моряк он был на все руки, и его не равняли с какими-нибудь бичами, без дела околачивающимися по разным портам в ожидании скудной подачки. Капитаны знали за ним дурную привычку бегать с корабля на корабль, но рассуждали: с паршивой собаки хоть шерсти клок, с егозливого моряка хоть одно плавание. И платили ему не в пример больше других. Он мог быть и марсовым, и рулевым, и плотником, и коком. Фарватеры знал так же, как капеллан "Отче наш". Имея на борту Дика, можно было обходиться без лоцмана. Не один суперкарго положил в карман лишнюю гинею только потому, что никто, кроме Дика, не мог подыскать лучшего покупателя во время трампового плавания. Если бы только не его привычка по окончании рейса менять палубы, как красотка меняет платья, был бы он золотым человеком. Будь я трижды повешен на утлегари карантинного судна, если эта привычка не сгубила Дика Долгоноса. Ну, да об этом речь впереди. В теплую августовскую ночь 1770 года по одному из плимутских пустырей возвращался на борт фрегата "Михаил Архангел" палубный матрос Кеннет Гау, старинный друг, сослуживец и собутыльник моего предка Майкла Ринга. Небо сипело, как Средиземное море. Белые облака округлялись парусами в фордевинд, а полная луна качалась между ними, как штаговый фонарь во время легкого бриза. Ветер - не более двух баллов. Тишина, точно в церкви во время причастия. Гау шел из кабачка по довольно узенькой тропинке, весело позванивая заработанными во время рейса шиллингами и напевая песенку о девушке Молли, превратившейся после смерти в летучую рыбу. Видит - идет ему навстречу сухопарый моряк. Слегка раскачивается на ходу и время от времени сплевывает на середину тропинки шагов этак па пять впереди себя. То ли ему не понравилась песенка, то ли он не рассчитал свои плевки, но один из них попал как раз на носок левого сапога веселого певуна. - Э, десять тысяч дохлых дьяволов! Осторожнее, сэр, - сказал Гау очень вежливо. - А что вы раскорячили свои ходули, как пьяный гарпунщик? - ответил встречный. Гау решил быть до конца вежливым. - Я, сэр, далеко не злой человек, но считаю верхом неприличия напоминать идущему из кабачка джентльмену о том, что он пропустил два-три глотка рома, да еще попрекать его несвойственной ему работой. Потравите жвакагалс, или, с вашего позволения, сэр, я дам вам по уху, как злой капитан ленивому юнге. - А я, клянусь вам честью, отвечу так, что ваша пустая голова взлетит, как вымпел па грот-мачту адмиральского корабля! С этими словами встречный моряк широко размахнулся. Но не успел он развернуться для удара, как Гау пошел на абордаж. Его учил боксу еще боцман фрегата "Михаил Архангел" Лесли Смит, дававший иногда морякам памятные зуботычины втихомолку от капитана сэра Джемса Грэма. Противник оказался тоже хорошим борцом, но школа Смита оправдала себя. Провозились они этак с полчасика. Поднимая моряка с земли, Кеннет отряхнул с него пыль и осведомился о его имени. Так у них началась дружба. Пришлось опять вернуться в кабачок и выпить за здоровье друг друга. Чем кончилась эта ночь, я, по совести говоря, не представляю. Рассказывали только, что у них на столе танцевала полуголая негритянка, а они пели старинную пиратскую песню: Пятнадцать человек и покойника ящик, Ио-го-го, и в бутылке ром! Пейте, дьявол-наш душеприказчик. Ио-го-го, и в бутылке ром! В общем, время прошло незаметно, скромно и весело. Лет через пять после первого свидания Кеннет и Дик встречали вместе Новый год. Оба они хорошо заработали и решили отметить этот праздник по-христиански. Повстречались они в Лондонском порту, почти у самых ворот, там, где в прежние времена лежал большой ржавый якорь с отломанной лапой. То-то радостная была встреча! Кеннет предложил зайти в какой-нибудь кабачок, а Дик ухмыльнулся да и говорит: - Нет, друг! Ведь нынче Новый год, а мы с вами не бездомные стамбульские собаки. Давайте-ка встретим праздничек по-семейному, вроде мы не морские бродяги, а джентльмены из Сити или из палаты лордов. Как по-вашему? - Так-то оно так, Дик, да кто же захочет сегодня ночью глядеть на баковых обезьян, пропахших смолой и рыбой? - Не тужите, друг! Есть у меня знакомые в Ост-Энде. Притащите-ка туда часам к девяти окорочек, гуська да с полдюжины бутылок портвейна. Об остальном я позабочусь. Кеннет пришел к назначенному сроку. Был он тогда парнем бравым, не какой-нибудь облезлой шваброй. Не стыдно было и у порядочных людей показаться. Веселый был. Ходил и смеялся, будто хватил по ошибке неразбавленного спирта в каюте судового врача. Не всегда же стоит прислушиваться к голодной воркотне желудка. Хозяева хлопотали па кухне, а Дик в гостиной сидел, потирал руки да хихикал от удовольствия. Тут они с Кеннетом чуть не поссорились. Стал Дик уговаривать друга на бродяжничество по его примеру; - То ли дело - отбыл плавание и меняй капитана. Разнообразие! Тебе никто не надоест, и ты никому. Кеннет нахмурился: - Нет, Дик! Скажу вам по дружбе - будете подбивать меня на такие дела, из ваших двух челюстей три сделаю. Пока они спорили, стол был накрыт. Чего-чего только на нем не было! Сам главный лорд Адмиралтейства не видел в тот вечер таких вкусных вещей. Хозяин-то большой трактир держал. Сели за стол, и тут пришла хозяйская родственница. Такую красавицу. Кеннет видел только на портрете в каюте капитана сэра Джемса Грэма. Сел с ней Дик рядом да так и просидел весь вечер. Парень он был, не в обиду ему будь сказано, не ахти какой видный. Тощий, как мачта, нос пуговкой, подбородок форштевнем, а женщины крутились около него, как дельфины вокруг вылитого за борт ведра помоев. Нечего говорить, умел он с ними обходиться! Лучше любого гардемарина! На что уж трактирщик был толст, а Кеннет плечист и статен, далеко им было до Дика. Пришли другие гости. Ели хорошо, а пили еще лучше. За что только не пили. И друг за друга, и за все суда, названия которых знали, и за пуговицы мужских курток и дамских платьев. Пели не какие-нибудь мужицкие песни, а всё больше старинные, вроде: Здесь, в Лондоне, в старые годы Жил муж с молодою женой. Она его нежно любила, Любил ее нежно другой. Только на следующий вечер, когда дверь уютного домика захлопнулась за гостями, Дик шепнул другу, что красивая девица служит горничной у жены одного капитана. - Через эту девицу я переметнусь к нему на судно. Кеннет только ахнул: - Хитрюга! Даже здесь вы соблюдаете выгоду. Не споткнетесь ли вы о свою жадность, как о протянутый поперек палубы швартов? Эта жадность в конце концов и погубила Дика. Чтобы не затрачивать много времени, сообщу вам о последней встрече, которая произошла на десятом году их знакомства. Но прежде мне придется немного уклониться в сторону, пойти другим галсом, Слыхали вы о капитане Дэви Джонсе? Не слыхали? Так вот в чем дело. Как вы имеете честь знать, на корабле Летучего Голландца обитают лишь утонувшие матросы. Сам дьявол, не к ночи будь помянут, позавидовал Летучему Голландцу, но вербует он на свой корабль живых и здоровых моряков. В образе капитана Дэви Джонса он шатается по морским тавернам и подпаивает доверчивых мореплавателей. Когда человек очумеет от вина да еще увидит перед собой золотые огни червонцев, он по корыстолюбию своему способен на все. В это время Дэви Джонс подсовывает ему договор, всячески расхваливая службу на своем корабле. Бедняга сдуру подпишет, а потом и поминай как звали. Тело его вечно носится по волнам, а душа... не спрашивай, На удочку проклятого Дэви Джонса попался и Дик Долгонос, как форель на крючок старого Эдди. Случилось это таким образом. Сидел он с Гау в кабачке "Кошка и мышь", в двухстах кабельтовых от Портсмутской гавани. Кроме них, в кабачке никого не было. Хозяин дремал у стойки. Кеннета после спиртного тоже клонило в сон. Накануне Дик проиграл в кости около пяти гиней и был не при деньгах, поэтому сидел мрачный, молча покуривая трубку. В полночь открылась дверь, и в зал вошел человек небольшого роста во всем черном. При его появлении огонь в лампе подскочил вверх длинным языком, точно сквозняком пахнуло. Вошедший сел в темный угол и заказал две пинты ямайского рома С его приходом Дик беспокойно заерзал на стуле, задвигал носом и сделал знак: подожди, мол. Был Гау в то время, что называется, вполпьяна, а поэтому все, что происходило вокруг него, мелькало какими-то отрывками. Когда Дик подсел к столу незнакомца, он не помнил. Будто сквозь сон всплыла картина. Чадит лампа. По комнате плавают об- лака табачного дыма. За дальним столиком сидит Дик, попивает ром и весело притопывает ногой. На столике блестят монеты, белеет бумага в четвертую долю листа. Напротив Дика незнакомец показывает пальцем на бумагу и о чем то говорит скрипуче-гнусавым голосом. Лицо у незнакомца бледное, удлиненное паршивой черной козлиной бородой, с испанскими, расходящимися вширь усами. Глаза круглые, сверкаю-щие, как у кота. Кеннета точно в сердце молотком стукнуло: Дэви Джонс, будь он трижды проклят! - Дик, - крикнул он, - пойдите на минуточку, Дик! Но Дик только отмахнулся, а Дэви Джонс пристально посмотрел на Гау, усыпляя своим взглядом. До конца жизни Кеннет считал себя повинным в гибели Долгоноса. Но что он мог сделать? Прочитать молитву.. Но он был матросом, а не церковным служкой, не смог бы тол-ком прочитать ни одной до конца. Вышвырнуть из кабачка эту гадину Дэви Джонса .. Но он был пьян . - Грешный человек, - признавался он моему прадеду, - очнулся я только на другой день часов в десять, на мягкой перине, как йоркширский фермер, а не моряк с фрегата. Хозяин таверны сообщил ему, что, услышав крик, он доставил его сюда при помощи достопочтенного капитана Джонса и его друга Дика Долгоноса; что его друг Дик очень сожалел, не имея возможности попрощаться с ним, так как завербовался на весьма выгодных условиях на корабль достопочтенного капитана Джонса и вместе с последним сегодня на рассвете ушел в плавание в южные моря. Будь я трижды повешен на утлегари карантинного судна, если эта история не испортила жизни обоих друзей. Больше Гау не встречал беднягу. О Дике он расспрашивал всех знакомых и незнакомых матросов, но никто не мог рассказать ничего нового. Хозяин таверны "Кошка и мышь" умер от удара через месяц после их посещения, а малознакомые люди только охали да пожимали плечами. Более толковое известие о Дике Долгоносе принес лет через семь после того проклятого вечера юнга Томми, лежавший в марсельском госпитале вместе с моряком погибшего судна "Королева Маргарита". Этот моряк в бреду перед смертью рассказывал, что "Королева Маргарита" встретила за сутки до гибели какой-то черный корабль. По его верхней палубе ходил Дик Долгонос, размахивая руками, и что-то кричал. Вот и все, что Гау узнал о своем дорогом товарище. Тогда он решил пуститься на поиски Дэви Джонса, чтобы при встрече вытряхнуть, как пепел из трубки, его черную душу. Но сатана, будь он не к ночи помянут, джентльмен хитрый. Предчувствуя взбучку, он старался избегать Кеннета. Ведь даже его адскому величеству не хочется познакомиться с доброй парой матросских кулаков, натренированных боцманом Лесли Смитом! К тому же капитан Джонс бродил в одиночку, избегая свидетелей своих нечистых похождений. Как-то во время увольнения на берег Гау зашел в лондонский кабачок "Собака и забор". Хозяин кабачка был его старым приятелем, а поэтому он впустил его через черный ход, часу в четвертом ночи. Посетители разошлись. Только в зале у залитого вином столика крепко спал рябой матрос, положив голову на бумагу в четвертую долю листа. Кеннет не обратил бы на него внимания, но тут хозяин кабачка рассказал историю, заставившую его насторожиться. Этот матрос был известный пьяница и пуританин Джо Нокс. Как все пуритане, он был страшным ханжой и скрягой. Пил он всегда на дармовщину, за чужой счет, а увидев деньги, бросался на них, как фокстерьер на крысу. И какое бы дело он ни начинал, обязательно перед этим прочитает молитву, хотя бы дело было самое паскудное. Матросы любили его подпаивать: когда он выпьет, то всегда несет такую ахинею, что на животах ремни лопаются от смеха. Около полуночи народ разбрелся по домам, а Джо покачивался на стуле, ворочая осоловелыми глазами. В это время в зал вошел сухощавый джентльмен среднего роста, одетый во все черное. Бросив хозяину шиллинг, он проскрипел голосом, похожим на блеяние козла: - Две пинты рома. Уже поздно. Вы можете запереть ваше заведение. Подайте и уходите. Мне нужно поговорить с этим почтенным матросом. Трактирщики-народ любопытный, и мой хозяин, поставив на стол заказанные пинты, спрятался за перегородкой. Черный джентльмен подсел к столику Джо и угостил его хорошим голландским табаком. С час они молча курили и пили, а потом черный джентльмен начал описывать прелести плавания по южным морям, упирая главным образом на то, что там очень тепло, следовательно, получится большая экономия в одежде и в пище. Он, например, появляется в доброй старой Англии только для того, чтобы навербовать новых матросов, так как английские моряки-самые лучшие в мире. Что касается оплаты, то никто из капитанов не платит больше. Корабль его хороший и удобный, плавание нетрудное, и так далее. Словом, пел, как не певала трактирная судомойка в свои лучшие годы, а на что уж была певица! Сначала Джо не мог толком разобрать, чего от него хочет любезный незнакомец, но, услышав, что на его судне можно порядочно заработать, сразу отрезвел и принялся расспрашивать об условиях. Джо был человеком обстоятельным и осторожным, он умел тянуть жилы из собеседника. Но джентльмен был тоже терпелив и настойчив. Наконец они сошлись, и незнакомец предложил Джо скрепить своей подписью морской договор, в котором были проставлены обязательства обеих сторон. Перед подписанием Джо, по своей привычке, затянул псалом. В это время часы пробили три, и в комнате стало совершенно тихо. Трактирщик не выдержал и вышел в зал. За столиком дремал Джо, положив голову на бумагу и бормоча икающим голосом последние слова псалма. Незнакомец исчез. Наружная дверь была заперта. Вероятно, ее припер Джо после ухода джентльмена. В комнате чувствовался легкий запах серы. Вероятно, от кремней при разжигании трубок. - Да ведь это был Дэви Джонс! - заревел Гау и принялся трясти спящего Джо. Голова рябого болталась по бумаге и по столу, обильно политому вином. Когда наконец Джо пришел в себя, он ничего не помнил, а на рассказ трактирщика и на расспросы Гау только таращил глаза и бубнил молитвы. Бумага намокла от вина, и голова Джо совершенно размазала написанное. Потом даже капитан "Михаила Архангела" сэр Джемс Грэм ничего не мог разобрать на ней, а он был самым грамотным человеком в мире. То ли время уже истекло (нечистая сила, по преданию, действует только с двенадцати до трех), то ли псалом Джо спугнул Дэви Джонса, будь он трижды проклят... Искать его было бесполезно. Другой раз, проведя вечер в таверне "Золотой поросёнок" в Саутгемптоне, Кеннет Гау шел по направлению к порту. Перед ним из темного переулка вынырнула тощая фигура в черном плаще и засеменила мелкими шагами, скрываясь в тени домов. Такая паршивая походка бывает только у лисиц, выходящих на охоту. Что-то стукнуло в сердце матроса: "Он! И Гау направился вслед за дьяволом, решив задать ему хорошую трепку, как только представится удобный случай. Ночь была светлая и ветреная. Преследуемый время от времени поддерживал шляпу рукою в черной перчатке с длинными пальцами, похожими па когти, и обходил улицы с церквами. Так корабли обходят банки и рифы. Подойдя к пустынному тупику, он боязливо оглянулся. Гау был не настолько пьян, чтобы не различить под широкополой шляпой бледное лицо с козлиной бородой и испанскими усами. - Ага, попался, голубчик! - заорал Гау и бросился к Дэви Джонсу. - Клянусь святым Христофором, я тебя сегодня славно обработаю! Тот слабо пискнул и пустился наутек. Кулак Гау нацелился ему в затылок, но прыжок капитана Джонса ослабил силу удара. Все же он упал, а Кеннет приготовился размозжить ему череп. Луч луны скользнул между домов и... остановил матросскую руку. На земле лежал саутгемптонский судья Хью Куикли, такой же паскудник, как сам дьявол. Да и какая, в сущности, разница между судьей и дьяволом? И тот и другой так при случае опутают вас, что вы позабудете имена своих родителей. Притом, скажу вам по секрету, судья еще хуже сатаны. От нечистого можно спастись молитвой, а от судьи вас не спасет сам епископ Кентерберийский. Видя, что дело принимает такой оборот, наутек пустился теперь Гау, посылая в душе страшные проклятия хитрости Дэви Джонса, подсунувшего под его пятерню самого ехидного человека в Англии. Нечего говорить, что все время стоянки Кеннет просидел на "Михаиле Архангеле", как трюмная мышь, опасаясь вторичного знакомства с мистером Куикли, разрази его молния! Но все-таки встреча с Дэви Джонсом состоялась. Это случилось возле Дувра, в осеннюю ночь, в тот год, когда боцман Лесли Смит сломал себе ногу, спрыгнув со шкафута, чтобы дать очередную зуботычину новобранцу. Гау бродил у Мелового утеса, когда услышал плеск весел подходившей к берегу шлюпки. Было темно, как в старом трюме, и он едва различил тень соскочившего на землю человека. - Ждите меня через три часа у нормандской могилы! - крикнул он невидимому экипажу и побежал к городу. Ни одна христианская душа, даже контрабандист, не назначает этого места свидания. Нормандская могила у Дувра-такая же заклятая дыра, как остров Тумана или как люк в преисподнюю. Это прибрежный холм, на котором в Иванову ночь пляшут синие огни, а в такие ночи, как эта, сами соскакивают в море большие камни, Только голова черного висельника Дэви Джонса могла придумать подобное место для причала. Гау бросился вслед за черным капитаном. Но теперь он был хитрее и бормотал про себя заклинание против нечистой силы, которому его выучил кривой кок Джонни. Чувствуя на себе силу этого заклинания, капитан Джонс убегал, но рас-стояние между ними не уменьшалось и не увеличивалось. Прямо скажем, что эта ночь пропала даром для Дэви Джонса, и ни один бедняга, который мог бы польститься на адские червонцы, не повис на его удочке. Только страх перед Гау и ненависть матроса поддерживали силы обоих в ночных блужданиях. Достаточно вам сказать, что их сапоги после той ночи выглядели как увеселительные суда с открытыми иллюминаторами, а до этого на них не было ни одной дырки. Время приближалось к трем, и волей-неволей Дэви Джонсу приходилось убираться восвояси, к назначенному месту. - Слушайте, эй вы!- крикнул он преследователю.-Какого дьявола вам нужно от меня, разрази вас тысяча молний! - Имею ли я честь путешествовать совместно с достоуважаемым капитаном Джонсом? - спросил Гау в свою очередь. - А хоть бы и так! Что вам от меня нужно? - Ничего более, дорогой сэр, как только, с вашего поэво-ления, вбить вашу проклятую голову в плечи. - Отвяжитесь от меня, дурацкий моряк, или я позову полисмена! - К вашему великому сожалению, ваша честь, бобби не большие охотники до прогулок по дуврским пустырям. - В таком случае, я выверну ваши ребра своим кортиком. - Прошу прощения, мой добрый джентльмен, но я смогу это сделать более совершенным способом, чем вы. - Если вы от меня отстанете, то я дам вам столько чер-вонцев, сколько понадобится для того, чтобы насыпать над вами холм высотой в Тауэрскую башню. - Ваши червонцы воняют серой, почтеннейший мистер Джонс, а мой нос не привык к таким непотребным запахам. - Отвяжитесь от меня, и я сделаю вас прославленным человеком, как Френсис Дрейк или Виттингтон. - Покорнейше благодарю, ваша милость, но мне нужно от вас немногого: либо выдубить вам шкуру, либо узнать о моем дорогом, погубленном вами друге, Дике Долгоносе. Тут черный прохвост расхохотался скрипучим, кашляющим смехом: - А, вы хотите узнать судьбу боцмана Долгоноса? Вы сегодня услышите его самого, если у вас хватит смелости и нахальства дойти со мною до нормандской могилы. От этих слов силы Кеннета удесятерились, - Дик, дорогой Дик! Неужели мы снова встретимся? Не сбавляя шага, они приближались к остроконечному холму. - Эй, лодка! - крикнул Джонс. - Есть лодка!-послышался в ответ знакомый голос. Сердце у Гау заплясало, словно от звуков гобоя. - Дик! - гаркнул Гау. - Хелло, дорогой дружище, лети ко мне, десять тысяч дохлых дьяволов, и мы пошлем к черту все адские силы, которые когда-либо существовали! Дик тоже узнал голос друга. - Все кончено, дорогой! Я могу жить только в море. Никакими заклятиями меня не препроводить на берег. А договор - на черном корабле. Тебе туда не попасть, не погубив свою душу. Прощай и не поминай меня злом! В эту минуту Гау и Дэви Джонс стояли на краю обрыва. Капитану оставалось только спуститься вниз, к шлюпке, мутным пятном толкавшейся у берега. Но он медлил. В темноте блестели его острые белые зубы, оскаленные в улыбке. Его кошачьи глаза ехидно посматривали на Гау, как будто ожидали мольбы и покорности. Кровь ударила Кеннету в голову. и его рука схватила горло чертова капитана. Камень под ними подпрыгнул кверху и с грохотом покатился по склону. Пока матрос летел, над ним промелькнул черный плащ Дэви Джонса, как распростертые крылья птицы. Место было неглубокое, но вода холодная, и при падении Гау сильно расшибся. Пока он вылезал наверх, в его ушах шумел удаляющийся плеск весел, жалобный голос Дика: "Прощай, друг!"- и злой хохот капитана Джонса. Дрожащий и лиловый, страшнее утопленника, добрался Гау до кубрика "Михаила Архангела". Стоявший на вахте Майкл Ринг уложил его на койку и долго возился, стараясь просунуть между дробно стучащими зубами горлышко бутылки с ромом. Даже боцман Смит не заикнулся о наказании матроса, опоздавшего с берега. Капитан Джемс Грэм приказал не трогать больного. А тот стонал и кричал в бреду: - Не смотри так печально, Дик! Открывай дверь капитанской каюты! Видишь этот дубовый, окованный железом сундук? Сбивай замок! На самом дне-листы бумаги в четвертую долю. Рви свой договор! Хватай за шиворот Дэви Джонса! Кидай его за борт! Судовой врач посоветовал отправить матроса в госпиталь. Только через год измученный лихорадкой Гау встретился с Рингом. - Как дела на фрегате? Майкл горько вздохнул: - Пока вы болели, умер наш капитан сэр Джемс Грэм, царство ему небесное. Из команды мало кто остался. Недавно восстание на флоте было. Тюрьмы полны матросами. Боцмана Смита кто-то из наших ножом успокоил. А вас списали с фрегата по нездоровью и по старости. Вздохнул и Кеннет: - Придется заканчивать свои дни в таверне у зятя, вроде на положении устаревшего каботажного парусника. Только теперь держись матросские вербовщики!-погрозил он кулаком. - Никого из них не впущу в нашу таверну. А коли сам Дэви Джонс встретится, - так его уважу, что даже кривой Джонни не сумеет из него ростбиф приготовить!
