Николай Гацунаев - Концерт для фортепияно с оркестром
- Не могу я вам разрешить! - взмолился Гоги. - Поймите вы наконец: не могу!
Гоги провел рукой по шероховатой поверхности стены. Стена была матовая, пропускала свет, но сквозь нее ничего не было видно.
- Ну хорошо, - Гоги стряхнул с ладони несуществующие пылинки. - Хотите, я сам обследую вашего пациента?
- Что это даст? - устало пожал плечами Метревели. - Обследования уже были. Речь идет о внушении. А для этого не физик нужен, а психиатр. Неужели не понятно? А, ладно!..
Он махнул рукой и, не прощаясь, пошел к выходу. Гоги проводил его растерянным взглядом до самых дверей, сокрушенно покачал головой и направился к лестнице.
- Нехорошо старых людей огорчать! - крикнула ему вслед вахтерша. - А еще племянник! Совсем от рук отбились, негодники!
Гоги уже давно скрылся из виду, а она все продолжала сокрушаться вслух, привычно перебирая пальцами вязальные спицы.
- Если бы Давид был жив... Или хотя бы Нино... Какая пара была! Он хирург, она хирург. Всю войну вместе прошли. В сорок четвертом под бомбежкой погибли. Мальчишка, считай, сиротой остался. Хорошо хоть Сандро невредимый с войны пришел. Взял к себе племянника. Вырастил, человеком сделал. А сам так холостяком и остался, бедняга...
Она вздохнула и вытерла глаза платочком.
Андрей с Борисом неторопливо шагали по залитой лучами полуденного солнца малолюдной улице курортного городка. До блеска вылизанная ночным дождем брусчатка, утопающие в багряно-оранжевых палисадниках аккуратные домики, затейливая вязь старинных оград, церквушка на углу, увенчанная чуть покосившейся колокольней, придавали улице бутафорский вид, и редкие прохожие выглядели статистами, прилежно "оживлявшими" мизансцену для очередного киноэпизода.
Даже привычный Борька в своем неизменном лавсановом костюме спортивного покроя, вдоль и поперек исполосованном замками "молния", с пышной гривой вьющихся черных волос смахивал в этом окружении на замаскированного пирата.
- Боря... - начал было Андрей и вдруг осекся. Тревожное предчувствие холодной струйкой просочилось в сознание. Он огляделся по сторонам: пустынная улица, увитая красноватым плющом ограда, безмятежная синева неба над черепичными крышами. Девочка в красном берете и коротком ситцевом платьице стоит с мячом в руках в тени колокольни, доверчиво глядя на них широко открытыми глазами. В их чуть раскосом по-восточному разрезе угадывалось что-то знакомое.
Тревога росла. Непонятная, не поддающаяся осмыслению, властная - она торопила, требовала немедленного действия. Скорее, скорее! Еще минута, и будет поздно.
Откуда-то издалека прозвучал удивленно-встревоженный Борькин голос. И вдруг ослепительная вспышка сверкнула в мозгу, Андрей рванулся вперед, подхватил на руки испуганно взвизгнувшую девочку и ринулся дальше.
Все произошло в считанные секунды. Борис ничего не успел сообразить. Увидел, словно в кошмарном сне: на какой-то миг утратила и вновь обрела четкость очертаний перспектива улицы, и колокольня, вначале едва заметно для глаз, но с каждым мгновеньем все стремительнее стала валиться набок, туда, где только что стояла девочка и еще катился по тротуару выпавший из ее рук мяч.
Секунда-другая, и обломки колокольни с грохотом обрушились на мостовую, взметнув облако пыли, но еще за мгновение до этого Борис успел заметить, как деревянный брус вскользь ударил Андрея по голове.
Серый струящийся полусвет. Серая равномерно пульсирующая равнина. Серые пологие волны бесшумно вздымаются и опадают. До самого горизонта - замедленное чередование серых холмов и впадин. И ничего, кроме этого величественного колыхания и всепоглощающего серого безмолвия.
Но что это?.. Розоватые сполохи забрезжили над серой равниной. Еще... Еще... Зачем? Не надо! Не надо!.. Пусть погаснут!!!
- Как вы себя чувствуете, дядя?
Метревели открыл глаза, некоторое время смотрел в одну точку ничего не выражающим взглядом, потом зажмурился и встряхнул головой.
- Нормально, Гоги. Все так, как я и предполагал. Отчетливо выраженная депрессия.
В окно палаты ярко светило солнце. Гоги щелкнул тумблером, выдернул вилку из розетки. Затем осторожно снял с головы Андрея гибкий обруч с короткими усиками антенны. Точно такой же обруч лежал на тумбочке рядом с кроватью Метревели.
Сандро Зурабович с интересом наблюдал за действиями племянника, колдовавшего у небольшого прямоугольного ящика с панелью на верхней плоскости. Боковая стенка ящика была снята, виднелись печатные схемы, и загадочно мерцали радиолампы.
- Послушай, чертовски здорово действует этот твой сундук!
- Вы находите? - не оглядываясь, бросил Гоги, тщетно стараясь закрепить боковую стенку прибора. - Что дальше будем делать?
- "Что, что"! - рассердился Метревели. - Дай-ка лучше сигарету.
- Вы разве курите? - удивился племянник.
- Курю, не курю... Есть у тебя сигареты, я спрашиваю?
Гоги молча достал пачку из кармана халата и протянул Сандро Зурабовичу.
- Ну что ты на меня уставился? Давай и спички заодно.
Метревели встал с кровати, подошел к окну, закурил.
- Думаешь, не выдержу? - Доктор в упор посмотрел на племянника. Тот, не сводя взгляда, пожал плечами.
- Скажи честно, - в голосе Метревели звучали горькие нотки. - За кого ты боишься, за меня или за него?
- Конечно, за вас.
- Н-да... - Сандро Зурабович покачал головой, неумело поднес к губам сигарету. - А ведь если бы не он...
- Хватит, дядя!
Гоги шагнул к окну и тоже закурил, втягивая дым нервными, злыми затяжками.
- Кто он мне? Никто! Чужой человек. Спас мою дочь? Да, спас! Но это случайность. Стечение обстоятельств. Импульс. Любой на его месте...
- Их было двое, Гоги, - напомнил Сандро Зурабович. - И второй не успел даже пальцем шевельнуть.
- Ну и что? Просто у вашего Рудакова реакция оказалась лучше.
- "У моего Рудакова", - задумчиво повторил доктор.
Гоги внимательно посмотрел на него и продолжал уже совсем другим тоном:
- Я все понимаю, дядя Сандро. Что надо сделать, скажите, - все сделаю. Лекарства, условия, деньги - ни за чем не постою. Выздоровеет, "Жигули" свои ему подарю.
- С подбитым глазом?
- Кто с подбитым? - опешил племянник.
- Не кто, а что -"Жигули" твои.
- Шутите. - Гоги в сердцах швырнул в окно недокуренную сигарету. - Поймите наконец, вы близкий мне человек. Вам восемьдесят лет.
- Восемьдесят один, - поправил Метревели.
- Тем более. "Перун" - экспериментальная модель. Я ведь вам говорил, объяснял.
- Что верно, то верно, - доктор вздохнул. - Говорил, предупреждал. Стращал даже. А все зря.
- Почему?
- Ты все равно не поймешь.
- Постараюсь понять.
- Ну что ж, постарайся. По-твоему, родня - значит свои. Не родня - чужие.
