Юрий Невский - Космонавты Гитлера. У почтальонов долгая память
А не есть ли это «затемнение» у мамы – как раз такое «хрональное уплотнение»? Маме кажется, что она прилегла только на минутку… бац! – уже месяц прошел. Интересная теория. Но с кем обсудить? Вряд ли ее воспримут серьезно, даже если она сообщит об этом в профессиональный медицинский журнал. И как туда пробиться?
Бывает, главврач приходит в кабинет, берет какую-нибудь книгу про горы, ничего не видя и не слыша, читает минут десять… даже не замечая, что сам же пригласил Надю и она сидит напротив. Наверное, как и ее папа, он приходит в себя, настраивается после сложных дел, которые только он может решить в клинике.
И что же… все пройдет? – удивлялась она. Если бы все было так просто! Ездить на велосипеде? прыгать через скакалку? – когда все валится из рук, подступает тоска, весь мир кажется черным… И трудно оставаться самой собой, и зарождается что-то новое, тревожное и незнакомое. И не знаешь, что это несет: удачу или поражение? Сердце томится. Мечты, представления, надежды. Мириады вздымающихся и опадающих частиц, что, разбиваясь волнами прибоя, невероятными красками окрашивают весь мир. И окружающие кажутся то милыми, понятливыми и добрыми. А то – безмозглыми дураками, тупицами, которые только и думают, как бы испортить тебе жизнь! Наверное, так все и было задумано, так растет ее душа, настраиваясь на огромный мир. Но как это больно!
О боже! боже… боже… Аратюнян с южной вспыльчивостью то хватался за голову, то начинал размахивать руками (и походил при этом еще больше на тренера по боксу). Нет! не пройдет, конечно, девочка! Но глупостей в голове поубавится. Что ты меня загружаешь? – восклицал он. Иди лучше почитай Месснера, ведь он написал и другие книги, например, «Все четырнадцать восьмитысячников» и «Хрустальные горизонты» о своих путешествиях. А Максимилиан Волошин написал: Костер мой догорал на берегу пустыни. / Шуршали шелесты струистого стекла. / И горькая душа тоскующей полыни / В истомной мгле качалась и текла. Иван Бунин написал «Темные аллеи» и «Деревню». А Андрей Платонов – ранние рассказы, «Река Потудань» и «Джан». А Достоевский «Братьев Карамазовых». А Сэллинджер – «Над пропастью во ржи». Самые умные люди, ни чета нам с тобой! – уже думали об этом, все сказали в своих книгах. Они беседуют с тобой как друзья, помогают, отдают самое лучшее!
Кроме пробежек и контрастного душа (что было его определенным «пунктиком»), он проповедовал любовь к книгам.
3
Странно, думала Надя. У этого Аратюняна есть разные приборы для процедур, токи-какой-то-там-частоты, ультрафиолетовые лучи… целый комплекс для лечения и исследований! Он разрисует, распечатает, выдаст снимки, как будто это фотографии со спутника. В кабинете все завалено компьютерными графиками, таблицами, диаграммами – всем отсканированным, просвеченным лазером в голове пациентов. Но как он может узнать (а если бы узнал, написал бы об этом в своих научных статьях?), какое влияние оказало на маму то, что когда-то они вместе с бабушкой ходили на кладбище, на могилку Старицы, где она похоронена, где покоятся ее святые мощи? И молитвы их святой провидице и целительнице возвращали маму к жизни.
Как было раньше? Ни про какого Аратюняна и слыхом не слыхивали. Врачи только разводили руками. От лекарств становилось хуже. Но мамина болезнь отступала после того, как сходят на могилку Святой. Даже мамины сильные головные боли, которые ее мучили, и были как бы предвестниками загадочного «погружения», проходили.
Или вдруг… какой-нибудь супертомограф отсканировал бы и вывел на принтере это тихое место. Старинные разросшиеся деревья. Растрескавшийся серый камень крестов и памятников. Огоньки таинственных свечей. И невероятное множество птиц. Ей запомнилось: голуби сизым вихрем уходили в небо от могилки – другой их мощный поток тут же прибывал, образуя живой трепещущий столп.
Однажды, когда они были у Святой, батюшка там проводил службу, потом кадил все вокруг пахучим дымом. К нему подходили, каждому он мазал лоб кисточкой, которую окунал в святое маслице. На лбу у Нади остался светлый крестик, пахнущий… даже не передашь… может, сильно разогретыми медноствольными соснами в июльском полдневном мареве?
Крестик даже не хотелось смывать, было жарко, пахучий елей стекал в глаза, газовая голубоватая косынка, которую ей повязала бабушка, то наползала так, что ничего не видно, то убегала на затылок. Но от этого все волшебно преображалось, преломлялось игрой радужных светлячков, голубоватых искр, которые вдруг густо населили все окружающее.
Там теплилось множество свечек: они тоже зажгли, поставили свечки. Молилась, конечно, бабушка. Надя повторяла про себя, что запомнилось, начальные слова, казавшиеся ей сказочными, волшебными: «Буря недоумения и смятения о чудесах твоих в людях развеяся, мати блаженная…» Но потом она то сбивалась, то отвлекалась – ведь все было так ново, необычно. А все, кто пришел, тоже молились, преклоняя колена, осеняли себя крестом. Становились строгими, опрятными, высокими… нет, торжественными – она тогда никак не могла подобрать подходящих слов. Лица светлели – не такие пасмурные и озабоченные, когда все спешат в толпе по своим делам. Почти все были с цветами. Она думала, может, Старица – бабушкина родственница или знакомая, ведь и они привезли с дачи большой букет? Но сколько других людей с цветами! Неужели и это ее близкие? Ну, так и было… ведь Старица, сама убогая страдалица, всю жизнь молилась и радела за русских людей. Она могла предсказывать, что произойдет в будущем. Теперь к ней идут поклониться, просят помочь в печалях и скорби.
«…утеши ны, отчаянныя, исцели недуги наши лютыя…»
Могилка и место вокруг нее – как чисто прибранная комната, все просто, безыскусно. Много цветов в самых разных вазах, банках, пластиковых бутылях. Лик Старицы защищен двускатной кровлей. У основания простого креста, излучающего тепло, теплится лампадка, отбрасывая отсвет на русскую печальницу.
А серые лупоглазые рыбки в аквариуме, в приемной? Может, они и тропические… и невообразимых расцветок… Но в больничной обстановке стали испуганными. Съежились, почти потеряли цвет. И сам этот мутный стеклянный куб с водой, откуда они, зависнув неподвижно, разглядывают тебя замороженными глазами, похож на больницу, наполненную лекарствами и хлоркой. В таком заведении, утонув, опустившись на самое дно боли и слез, она сама провела долгий месяц, показавшийся годом. Медсестры и врачи изучали ее, наведя безжизненный блеск круглых, квадратных и прямоугольных очков.
Нависший гигант скручивал руки и ноги, свивал в канат невыносимого страдания. Перенесенный мамой шок ударил по ней, дочери. Атака ревматизма– врачи опасались за последствия, не сказалось бы это в дальнейшем. Ноги как свело в коленях, так не разогнуть. Связки онемели.
