Казимир Баранцевич - Царица бедных. Рассказы
Вот Он остановился среди льна и кроткая улыбка озарила Его лик. Детские головки, в умилении и страхе, трепетно склонились перед Ним.
Настала глубокая тишина. Вся природа замерла в ожидании. Даже ветер притаил дыхание.
Он поднял руку и благословил по обе стороны все это большое поле льна. И когда Он благословил, детские головки поднялись и неземною радостью повеяло отовсюду.
«Живите, растите и учитесь заветам Моим! Все вы братья одной земли, любите друг друга, как Я вас всех возлюбил!» И он пошел дальше, на скитанья, страданья, на крестную смерть!..
Месса покойников
Церковные часы швейцарской деревушки Фицнау, расположенной на берегу озера Четырёх кантонов, начали бить полночь. Эти удары были размеренны, хриплы и наводили тоску на всех обитателей не одной этой деревушки, но и двух соседних. Впрочем слышали двенадцать ночных ударов только те, кто страдал бессонницей, а таких, можем быть, на весь горный округ было два, три человека, — остальные все крепко спали. Не спали сторожа, но эти люди уже привыкли к звукам издававшимся старыми, заржавевшими часами, и считали только количество ударов, чтобы дойти до края деревни и ударить, в свою очередь, несколько раз в чугунную доску.
Так поступил и сторож Фицнау, — старый Фридолин. У него было обыкновение отсчитывать на доске такое же количество ударов, сколько сделали часы. Ударив в последний двенадцатый раз палкой по доске, Фридолин натянул край шарфа на свой объемистый лоб, облокотился на плетень и вспомнил, что сегодня день поминовения всех умерших.
Он перекрестился и пробормотал, одно за другим, имена своих отца, матери, двух братьев, сестры, жены и четверых, умерших младенчестве, детей.
И задремал, повернувшись спиною к церкви и не видя того, что происходило в ней.
При последнем ударе часов, вся церковь осветилась каким-то слабым фосфорическим светом, а из окружавшего церковь небольшого кладбища к раскрытым настежь церковным дверям потянулись ряды болотных огоньков, освещавших фигуры медленно направлявшихся в церковь покойников. Впереди, предводительствуемые давным-давно умершим школьным учителем Киприаном Шрупп, в чинном порядке, по два в ряд, шли дети в тех белых одеждах, в которых они были похоронены. За ними подвигались их матери и отцы, без различия положений, богатые и бедные вместе, а шествие замыкал горбун Ионас, у которого, кроме того, одна нога была короче другой, и он, при жизни, никогда не мог поспевать за другими.
И когда они вошли в церковь, тяжелая дубовая дверь, без шума, сама собою затворилась за ними. Церковь была переполнена покойниками. Они сидели на скамьях с раскрытыми старыми молитвенниками, на которых углы страниц изветшали так, что уже нельзя было различить буквы, они молились перед решеткой алтаря и в главном, и в боковых проходах и даже у двери, где стояла каменная урна с освященной водой и куда, при входе, каждый опускал высохшую кисть правой руки и крестным знамением осенял свой череп, грудную доску и ключицы.
Из сакристии вышел покойник — священник с мальчиком, в белой кружевной накидке и, поднявшись на верхнюю ступеньку алтаря, тихо, но так, что всем... <В оригинале отсутствует часть текста. — Прим. авт. fb2>
Там, далеко пред алтарем, в синеватой: дымке ладана, чуть вырисовывался сгорбленный силуэт старичка — священника и в тишине перерывов, когда не играл орган, слышался металлический звон цепочки от кадила. Обернувшись лицом к своей пастве, священник поднял над головой чашу, мальчик прислужник зазвонил, и все находившиеся в церкви опустились на колени. Церковь казалось пустою, освещённую фосфорическим светом странных огоньков, бросавших свое бледное отражение на коллекции висевших по стенам амулетов в виде рук, ног, сердца и даже маленьких человеческих изображений.
Священник удалился. Звуки органа затихли и пение прекратилось.
Месса кончилась. В том же порядке, как вошли, покойники начали выходить из церкви; дети с их учителем впереди, — взрослые сзади, а позади всех хромоногий горбун Ионас. Процессия вышла в ограду кладбища и вся до последнего человека, которым был Ионас, — исчезла в густой пелене тумана.
И в церкви все вдруг погасло и там воцарился мрак.
Поцелуй
Он смотрел, притаившись за последнего солдата и видел, как стража взяла и повела Учителя. Его запекшиеся от лихорадки и страха губы еще ощущали прикосновение уст того, и в ушах раздавались пророческие слова: «Целованием ли предаешь меня?»
Он стал смотреть в след удалявшейся, освещенной красным пламенем факелов, вооруженной толпе, и когда последний человек исчез за поворотом и смолк невнятный гул голосов, — тяжелый вздох вырвался из его груди.
Осторожно, крадучись, пошел он сзади; ему страшно было оставаться одному и в тоже время он боялся всякого человеческого лица, боялся глаз, которые без слов могли ему сказать:
— Ты предатель!
Нечаянным движением он коснулся пояса и там зазвенели деньги. Он вспомнил о них и лихорадочный озноб потряс его тело… О, как тяжелы были эти деньги, как они тянули его, неумолимо тянули вниз, к земле!
Он шел спотыкаясь на камнях, шатаясь, не зная куда и И, зачем он идет, изнемогая от усталости, томимый жаждой. И он боялся присесть, боялся остаться один на один с своими ужасными мыслями…
А те, поворот за поворотом, все уходили дальше и дальше, и по долетавшему до него шуму голосов, он догадывался как постепенно должна была увеличиваться толпа сопровождавших Учителя…
Узкой тропинкой, возвышавшейся над темной пропастью, он дошел до городской стены, прислонился к ней спиною и откинул горячую голову к холодному камню. Минутное облегчение! Придерживаясь обеими руками за камни, он закрыл веки.
Было-ли то в действительности, или то был ужасный сон? Развеятся темные призраки ночи, настанет утро, благодатное, долгожданное утро… А зачем пояс так тяжел и тянет его к низу, туда, в пропасть? В нем деньги, в нем те, проклятые деньги! Да, то было, то было!
С подавленным стоном он раскрыл глаза и воззрился в темную бездну. Облака бежали по небу, из-за них выступала ярким диском луна и лучами своими скользила по туманным волнам пропасти.
Он долго, пристально, смотрел в хаотическую игру этих волн, и вдруг губы его раскрылись как бы готовясь испустить крик ужаса и широко раскрытые глаза в паническом страхе остановились на одной точке.
Там в глубине пропасти, в белой, клубящейся мути тумана он видит ясно… да, да, он видит Его кроткий лик, и рядом свое лицо все приближающееся, приближающееся и запечатлевающее, наконец, поцелуй предателя! А дальше, там на горизонте, куда скрывающаяся луна на минуту бросила косой и бледный луч, там холм и на холме черные силуэты трех крестов!
