Роберт Шекли - Корпорация «Бессмертие»
— Посмотрим, — сказал Блейн своему впечатляющему телу, — посмотрим, кто хозяин.
На левом плече имелся длинный рваный шрам. Странно, подумал Блейн, где же оно могло получить такую страшную рану? Потом его обеспокоил вопрос — куда девался старый владелец тела? Вдруг он притаился где-то в уголке мозга и ждет удобного момента, чтобы захватить власть над телом?
Гадать не имело смысла. Со временем, возможно, он найдет ответ на вопрос. Он в последний раз взглянул на себя в зеркало.
То, что он видел, ему не нравилось. И, как он опасался, никогда не понравится.
— Ну что ж, — сказал он наконец. — Придется брать, что дают. Живому — как хочется, а мертвому — как мажется.
В данный момент прибавить ему было нечего. Блейн отвернулся и начал одеваться. Ближе к вечеру в палату вошла Мэри Тори.
— Все, — сказала она без предисловий.
— Все?
— Все кончено, завершено, позади! — Она бросила на Блейна полный горечи взгляд и принялась мерить шагами комнату. — Вся наша рекламная кампания закончилась.
Блейн уставился на нее. Новость была очень интересная, но еще интереснее было видеть следы эмоций на лице мисс Тори. До сих пор она так строго себя контролировала, была так чертовски деловита. И вдруг на щеках ее появился румянец, а маленькие губы были сжаты в горькой улыбке.
— Я два года убила на эту идею, — сказала она ему. — Компания истратила Бог знает сколько миллионов, чтобы доставить вас сюда. Все было уже приведено в действие, и тут проклятый старикашка велит трубить отбой.
Она красивая, подумал Блейн, но собственная красота не приносит ей радости. Это только деловое качество, вроде представительности или умения пить не пьянея, она им пользуется, когда нужно. Слишком много рук тянулось к Мэри Тори, думал он, и она не приняла ни одной. И когда жадные руки продолжали тянуться, она узнала презрение, потом холодность и, наконец, ненависть к себе самой.
Все это немного фантастично, решил он, но на этом мы остановимся, пока не обнаружится диагноз поточнее.
— Проклятый тупой старикашка, — бормотала Мэри Тори.
— Какой старикашка?
— Рейли, наш блестящий президент.
— Он решил не проводить кампанию?
— Да, он требует полностью ее заглушить. Боже, это уже слишком! Два года!
— Но почему? — спросил Блейн. Мэра Тори устало покачала головой.
— Две причины, обе глупейшие. Во-первых, законы. Я сказала ему, что вы подписали документ, и все теперь в руках наших юристов, но он боится. Уже почти подошло время для пересадки, и он не хочет неприятностей с правительством. Можете себе представить? Напуганный старикашка управляет РЕКСом? Во-вторых, он опять советовался со своим дедушкой-маразматиком, и дедушке идея не понравилась. И ей пришел конец. После двух лет подготовки)
— Простите, — сказал Блейн, — вы ведь сказали «ПЕРЕСАДКА»?
— Да. Рейли намерен попробовать. Лично я думаю, что на его месте умнее было бы умереть и на том поставить точку.
Такое утверждение могло быть вызвано только горечью, но горечи в голосе Мари Тори не чувствовалось. Она словно отмечала повседневный факт.
— Вы думаете, что ему следует умереть, вместо того чтобы попробовать пересадку?
— Именно так. Да, я забыла, вас не ознакомили… Если бы он принял решение немного раньше. Этот выживший из ума дедушка, со своими «но»…
— А почему Рейли не мог раньше спросить дедушку? — поинтересовался Блейн.
— Он спрашивал, но дедушка не отвечал.
— Понимаю. А сколько ему лет?
— Дедушке Рейли? Когда он умер, ему было восемьдесят один.
— Что?
— Да. Он умер примерно шестьдесят лет назад. Отец Рейли тоже умер, но он не вступает в беседы, а жаль, у него была деловая хватка. Что вы так на меня смотрите, Блейн? Ах, я опять забыла, вы ведь не знаете… Все очень просто.
Секунду она стояла в раздумье. Потом решительно кивнула, круто повернулась и пошла к двери.
— Куда вы? — спросил Блейн.
— Скажу Рейли все, что я о нем думаю! Он не мог так поступить! Он обещал! Внезапно к ней вернулась прежняя сдержанность.
— Что касается вас, Блейн, то, думаю, нужда в вас отпала. У вас есть жизнь и тело, чтобы жить. Думаю, вы можете уйти в любой момент.
— Спасибо, — сказал Блейн, когда она вышла из комнаты.
Одетый в те же коричневые штаны и голубую рубашку, Блейн покинул лазарет и пошел вдоль длинного коридора, пока не оказался у дверей. Возле дверей стоял охранник в форме.
— Простите, — обратился к нему Блейн, — эта дверь ведет наружу?
— Что?
— Эта дверь ведет наружу из здания корпорации РЕКС?
— Ну да, конечно. Наружу, на улицу.
— Благодарю.
Блейн колебался. Все-таки они могли дать обещанные инструкции. Он хотел расспросить охранника о новом Нью-Йорке и о новых местных обычаях и правилах, что стоит посмотреть и чего стоит опасаться. Но охранник, судя по всему, никогда не слышал о ЧЕЛОВЕКЕ ИЗ ПРОШЛОГО, и смотрел на Блейна выпученными глазами.
Идея нырнуть в жизнь Нью-Йорка 2110 года таким вот образом — без денег, знаний и друзей, без работы и жилья, и в новом непривычном теле — эта идея была Блей — ну не по душе. Но он ничего не мог поделать. Гордость кое-что значит, все же. Лучше рискнуть испробовать собственные силы, чем просить помощи у твердокаменной мисс Тори или кого-либо еще из персонала РЕКСа.
— Нужен ли пропуск, чтобы выйти наружу? — с надеждой спросил он охранника.
— Нет. С пропуском только входят. — Охранник подозрительно нахмурился. — Послушайте, что это с вами?
— Ничего, — сказал Блейн. Он открыл дверь, все еще не веря, что позволят просто так уйти. Но почему бы и нет? Он находился в мире, где люди разговаривали с умершими дедушками, где существовали космические корабли и потусторонницы, где человека выдергивали из прошлого ради рекламной кампании, а потом легко сбрасывали со счетов.
Дверь затворилась. За спиной его возвышалась громадная серая масса РЕКС БИЛДИНГ. Перед ним простирался Нью-Йорк.
На первый взгляд город напоминал Багдад в воображении сюрреалиста. Он увидел какие-то приземистые дворцы из белой и голубой плитки, и стройные красные минареты, и неправильной формы здания с уступчатыми китайскими крышами, и купола в виде луковиц, увенчанные шпилями. Словно на город обрушилась эпидемия увлечения восточной архитектурой. Блейн едва мог поверить, что находится в Нью-Йорке. Бомбей, возможно, или Москва, или Лос-Анджелес, но только не Нью-Йорк. С облегчением заметил он, наконец, простые и четкие очертания знакомых глазу небоскребов. Они казались одинокими хранителями памяти о Нью-Йорке, каким его знал он.