Уильям Бартон - Бунт обреченных
Снаряд падал за снарядом, а опомнившиеся саанаэ наконец начали стрелять из своих допотопных несовершенных пушек. Но лучшее, что они могли сделать, это уповать на своего господа…
Что-то сверкнуло вокруг упавшего снаряда, и это что-то оторвало головы нескольким защитникам.
Самонаводящиеся снаряды летели прямо в центр Мохуза. Всюду сверкали вспышки, жерла пушек плевались огнем.
Дисплей, вмонтированный в шлем, погас, закрылись шоры, и я ощутил себя в полной темноте. Я услышал, как кто-то издал короткий стон или хрип — такой был испуганный голос.
— Эй, успокойся, — произнес я.
Задрожала земля, лес начал трещать, а потом наушники перестали работать. Я слышал только дыхание своих солдат, их шепот, пытающийся добраться до моих ушей через командную сеть. Затем до моего сознания донесся теплый вздох ветра, шелест листвы, будто перед бурей, и мои глаза открылись на исчезающий золотой свет. Мохуза больше не было — вместо него остались лишь разбросанные на многие мили остатки строений. По ним еще гуляли волны от взрыва, разрушая то, что уцелело.
Старший хавилъдар высказался по этому поводу достаточно определенно:
— Дерьмо собачье…
Повелители имели в своем техническом лексиконе название этому фактору: «нерадиоактивное энергетическое поражение». Мы же называли такие снаряды «тарахтелками» из-за шума, который они производили.
Настало время добивать оставшихся в живых. Мы шли по битому камню какой-то деревушки, от которой ничего не осталось. Под ногами скрипели доски, камни размером не больше ногтя. Над руинами курился дымок. Всюду валялись изуродованные трупы, походившие на помесь дракона и тарантула. Один из таких трупов лежал рядом с переломанным телом саанаэ. Его голова мирно покоилась на мертвом туловище собрата по несчастью, а конечности были выдраны с мясом. Мои солдаты что-то бормотали, вспоминая родственников по матери в нескольких коленах.
На склоне округлого коричневого холма они нашли довольно большой кусок материала, напоминающего мрамор, очевидно, часть статуи саанаэ. Рядом с обломком местного произведения искусства лежало изуродованное тело кентавра женского пола, вдвое меньшее, чем тело взрослой особи: левая рука оторвана по локоть, правая передняя нога сломана, челюстная кость торчит наружу, лицо в запекшейся желтой крови.
А глаза смотрят на нас не мигая…
— А, мать твою! — выругался мой хавилъдар.
Да, по-моему, нам придется трудно, труднее, чем я мог предположить.
Никто не произнес ни слова и не сдвинулся с места. Девочка саанаэ что-то прошептала, держа здоровой рукой обрубок левой.
— Хавильдар?
— Сэр?
— Отведите команду к реке, разбейте на ночь лагерь. Нас заберут утром и отправят в следующую горячую точку. Здесь мы сделали почти все.
— Да, сэр, — в голосе подчиненного явно послышалось облегчение.
Мы все время делали и делаем эту работу. Нам никогда не было легко. Y людей болела и будет болеть душа, пусть они отдохнут.
Я слышал, как медленно, бряцая оружием, уходит мой отряд. Настроение у них явно упало. Моральный упадок, желание отдохнуть движет после боя многими из наемников.
Маленькая девочка не сводила с меня глаз. Думаю, она знала, что ее ждет, и ждала.
Когда я поднял огнемет, она даже не вздрогнула и не отвернулась. Направив его на жертву, я нажал на курок, и только тогда услышал ее крик короткий, пронзительный, превратившийся в горловое бульканье и хрип. Огонь охватил маленькое тельце…
Утром мы отправились восвояси на Сантулиг — там нас ждал отдых, переформирование и поездка на Боромилит, где мне предстояло командовать гарнизоном.
* * *Днем я нашел двух саанаэ, сидящих в гордом одиночестве, вымытых, аккуратно сложивших свои шали и одеяла. Может, они готовились танцевать, может, нет. Кентавры ласкали друг друга, заглядывали в глаза партнеру.
Женщина кивнула мне и отрывистым, лающим голосом произнесла:
— Добро пожаловать, джемадар-майор.
— Привет, Стоуншэдоу. — Я стоял, прислонившись спиной к дереву, перенеся тяжесть тела на пятки. — Я не знаю твоего чина.
— Чин — это дело прошлое. У нас сейчас есть работа, что дал твой местный господин. Это все.
— Мой господин?
— Ну, один из повелителей, находящихся на Земле, тот, что купил наши контракты.
Интересные слова. У расы господ нет ничего, похожего на деньги, просто существует система распределения внутренних ресурсов. Я слышал, как ее называли «системой размещения подчиненных». Насколько название соответствует содержанию, то есть смыслу, я не имел понятия, да это и не столь важно.
Стоуншэдоу проговорила: — Что ты думаешь о нашей маленькой… операции, джемадар-майор?
— Думаю, что ты собираешься позволить моим друзьям да и себе тоже умереть. А может, даже всему населению Земли… Если таких, как вы, будет несколько.
Она не произнесла ни слова, только молча посмотрела на меня.
— Ну, а как ты думаешь, чем это все закончится?
— Думаю, ты слышала, что по этому поводу говорил капитан Итаке. Пусть живет мечта, и когда-нибудь…
— Ты считаешь, никто не знает о Юлир Вей и это мечта одних лишь саанаэ? — Свое восстание они называли Юлир Вей.
Через некоторое время существо проговорило:
— Нет, джемадар-майор, это всеобщая мечта: жизнь, смерть, успех, провал. Какое значение будут иметь эти извечные истины, если мы не будем постоянно пытаться изменить положение? Они всех не смогут убить, а так вечно продолжаться не может.
— Итак, ты хочешь видеть весь свой народ мертвым? Или весь мой народ?
— Неужели ты считаешь, что мне хочется видеть гибель людей только потому, что ты именно так поступил с моими соплеменниками? — Стоуншэдоу поднялась, подошла ко мне вплотную, возвышаясь надо мной, как скала. В ее глазах отражалось солнце, передние лапы сжались в кулаки: — Нет, джемадар-майор. Когда-нибудь мы вернемся в Элисар, но не ты и не я. К тому времени мы уже будем мертвы. Но туда придут люди и саанаэ, вместе, даже хруффы… — Мечтать, конечно, здорово, пока мечта не превратилась в гнусную реальность.
* * *Лунный свет плясал на воде, сверкал в маленьком водопаде, освещая деревья, наполняя мир тенями. Луна медленно плыла по огромному, бесконечному небу, усыпанному медленно поворачивающимися звездами, идущими своими проторенными путями, далекими и холодными. Кое-где в небе встречались облака, превращаемые ветром в серые кружева.
Треск сучьев в отдалении, плеск водопада, музыкальный, мелодичный, журчание воды, переливающейся через край пруда и сбегающей вниз…
А Александра, стоя в воде по плечи, смотрела на меня, и мне, находившемуся рядом с ней, прекрасно были видны се сверкающие глаза, ее белые зубы, черные вьющиеся волосы, разметавшиеся по плечам, с которых стекали капельки воды, сверкающие в лунном свете, как бриллианты.
