Ежи Жулавский - Победоносец
У входа ожидало несколько служанок. Они-то хотели о чем-то сказать и уведомить, но она жестом отослала их и прямо прошла в подземелье.
Авий нынче был угрюм и ворчлив. Не отвечал на вопросы, не заводил долгих, причудливых и страшных рассказов. Только властным голосом повторял: «Выпусти меня, сними оковы!»
То были первые слова, которыми он ее нынче встретил. Распростер по стене давно зажившие крылья, насколько позволили цепи, и начал посвечивать красным светом.
— Выпусти меня! — закричал наконец. — Выпусти меня! Чую ветер и солнце над волнами! Выпусти меня, воли хочу!
— По моей доброте?
— Ни по чьей доброте! Мне неведомо то, что вы зовете добротой, милосердием или злом! Мне ведомо, что через тебя я добьюсь своего и буду свободен!
— Нет.
— Да.
— Ты погибнешь, если я тебя освобожу.
— Не погибну. Если ты меня освободишь, я буду твой царь и царь всей этой своры псов. Как долго? Ни тебе, ни мне и никому другому до этого дела нет.
— Победоносцу есть. Он косит твоих собратьев.
— Катится камень с горы, ломит кустарник, но скатится и навечно внизу останется. А кустарник вырастет снова. Сила за нами.
— Однако это ты в оковах и я могу тебя бичевать, если мне будет угодно.
— Ты не мне это говоришь, а себе, потому что знаешь, какое ты передо мной ничтожество.
Ихазель медленно подошла к чудищу с подобранной где-то в углу палкой, прицелилась, чтобы ткнуть в лицо. Шерн даже не дрогнул. Вытаращился только всей четверкой налитых кровью бельм, в эту минуту похожих на четыре неподвижных огня.
У Ихазели руки сами опустились.
— Авий! Авий! — невольно вскрикнула она.
Попятилась, ладони к груди прижала.
— Твои сородичи на нашу страну напали, — помолчав, вот так сама и сказала.
Шерн не удивился, не обрадовался. Некоторое время молчал.
— Рано, — сказал наконец. — Еще не время…
Не договорил — вошли холопы первосвященника.
Было их шестеро, здоровенных и тупых. Они прошли мимо Ихазели так, словно ее не видели, расковали узника, освобожденные руки веревками стянули. По двое с каждой стороны эти веревки держали, а двое мигом разняли скобы, которыми шерн был прикован к стене.
— Что делаете? — крикнула Ихазель.
Они не ответили, дернули раскованного и поволокли за собой на веревках наверх. Ихазель пошла следом.
Посреди собора на троне первосвященника восседал Элем во всем великолепии парадного облачения, унизанного драгоценностями. При нем полукругом расположились знатные люди столичного города. Все разряженные, как на великий праздник, все надутые от важности, только на двери тревожно посматривают, каждого шороха боятся. Но как завидели шерна, так вид у них сделался, словно они подсудимые, а он судья, их судьбы решение. Один Элем так-сяк сохранил видимость державного достоинства.
— Знай, что собратья твои в заморском краю побеждены и навеки уничтожены, — сказал Элем былому наместнику. — Но мы желаем проявить к вам доброту, особенно к тебе.
Замолк на минуту, чтобы воздуху в грудь набрать, воздуху ему не хватало.
И тогда шерн неожиданно спросил:
— А далеко ли от ваших стен шерны победоносные? Видно, что вы трусите. Никакими пестрыми тряпками вам страха вашего подлого не скрыть.
Пала мертвая тишина.
Элем первый пришел в себя, приподнялся на сиденье и сказал так, словно не расслышал издевки в голосе связанного шерна:
— Так то недобитки из ваших, убояся погибели, прибежали к нам в страну, но я готов даровать им жизнь.
Шерн захохотал.
— Даровать им жизнь, говорю, ежели…
— Что «ежели»?
— Ежели они прочь уберутся.
Шерн снова захохотал.
Лицо у Элема помрачнело.
— А иначе ты погибнешь, прежде чем они доберутся до городских стен.
— Чего вы от меня хотите?
— Предупреди их об этом, задержи. Ты заложник. Мы отправим к ним посла…
— Кто из вас будет послом?
Снова стало тихо. Никто не вызвался, никто даже мысленно не поискал смельчака, который отважился бы пойти послом, зная, что идет на пытки и верную смерть. Авий это понял.
— Освободите меня, — сказал он.
Элем заколебался:
— А кто поручится, что, будучи освобожден, ты изволишь оберегать нас, а не карать?
— Я поручусь, — сказал наместник. — Я поручусь, что, будучи освобожден, стану карать вас, а не оберегать. Но если вы меня не освободите, моя кара будет еще страшнее.
Первосвященник хотел ответить, но тут у дверей собора возникло движение. С воплем и плачем ворвались люди, раздались крики, что шерны жгут окрестные поселки, со стен видно, как стелется дым. Вельможи повставали, некоторые стеснились вокруг трона, словно ждали от Элема спасения или защиты.
Элем стоял в растерянности, неспособный прекратить гибельную панику.
А шерн рванулся, прыгнул на подножие трона, обернулся и рыкнул:
— На колени, псы! Валяйтесь у меня в ногах! Вымаливайте жизнь, но знайте: я ее вам все равно не оставлю!
Неизвестно, чем все это кончилось бы, потому что, не помня себя от страха, кое-кто из старшин пошатнулся, словно готов был удариться в ноги чудищу, но тут у дверей храма раздался знакомый властный голос:
— Люди, стойте!
Все оглянулись. На низком амвоне у входа стоял Крохабенна. На нем была серая ряса безо всяких украшений, по ней стелилась длинная седая борода. Но весь его вид дышал прежним неукротимым величием. Стало ясно, что в трудную минуту он пришел, чтобы взять власть.
— Крохабенна! Крохабенна! Первосвященник! Чудом явился! — раздался крик со всех сторон, народ начал тесниться к нему.
А он окинул взглядом собор и одним движением руки остановил общую сумятицу и прекратил шум в толпе.
— Отведите шерна в подвал, — распорядился Крохабенна. — А народ пусть выйдет на площадь. Там я отдам распоряжения.
На Авия набросились и в один миг столкнули в подземелье, где холопы снова приковали его к стене. А народ повалил из собора на площадь.
Крохабенна выждал, пока собор опустеет, и вышел последним, даже не взглянув на Элема, одиноко и неподвижно сидящего в глубине.
На паперти Крохабенна прямо прошел к первосвященническому возвышению, господствующему над площадью. Его приветствовали неистовым радостным криком. Ветер трепал его длинные седые волосы, не покрытые клобуком и не стянутые золотым обручем. В поднятой руке без перстней не было священного жезла, но все покорились его жесту, умолкли и выслушали приказы.
Прежний первосвященник говорил кратко. Он посоветовал женщинам, детям и старикам разойтись по домам, а на площади велел собраться всем годным к ратному труду. Особо приказал Анне собрать и построить тех, кто умеет обращаться с огненным боем.
