Журнал «Если» - «Если», 2011 № 07
— Менялись времена, менялась и музыка, — сказала она. — Прошли «Битлз», Элвис, тяжелый рок, металл… Многие музыканты сменили свои предпочтения и уехали туда, где могли зарабатывать на жизнь. Казалось, люди все меньше и меньше интересуются джазом и блюзом. Мать Боба умерла примерно в то время, когда он опустился на самое дно, и она оставила ему дом. Он здесь вырос: малыш в семье из четырех девочек, престарелой тетушки, отца-адвоката, позже ставшего судьей, и матери, которая играла в церкви на органе и наказывала сыну держаться подальше от ее рояля, если он не в состоянии исполнять правильную музыку. В восемнадцать лет он покинул свое гнездо и оказался в Новом Орлеане — нашел местечко, где не чувствовал себя грешником среди ангелов. Мы, некоторые члены группы, приехали сюда сорок два года назад. Боб и Лео до сих пор здесь, их прах покоится вон там, — качнула она головой, — под дубом. Когда придет мое время, я тоже окажусь там.
По коже Джейка побежали мурашки. Слишком быстро он спросил:
— А скажите, группа после переезда выступала в каком-то клубе в Мемфисе?
— Мы играли прямо здесь, в доме. Пойдемте, я вам покажу.
Она провела его по другому коридору на один лестничный пролет вниз, в полуподвальную залу, которая была столь же громадна, как и первое помещение, через которое они проходили. Огромное окно во всю стену, стеклянные двери; дальняя часть комнаты полностью занята роялем. Ударная установка — наверняка полная и очень дорогая, а на двух стульях лежали гитара и кларнет. Остальное пространство отдано полудюжине маленьких круглых столиков со стульями.
— Ого! — воскликнул Джейк. — Собственный клуб.
— Поначалу с нами был Красавчик Билли, — рассказывала Луэллен. — Он заболел раком и умер в течение нескольких месяцев, попросив Боба сохранить барабаны и найти того, кто сумеет с ними управляться… — Потом она кивнула в сторону кларнета: — На нем играл Лео. Он покинул нас четыре года назад. Мог извлекать мелодию из чего угодно, лишь бы дуть, — горн, труба, саксофон, зажатая в руках травинка… — Она улыбнулась при этих словах и добавила: — Кларнет тоже остался в доме. Гитара — моя.
— Дом завещан вам?
Женщина выглядела здоровой и полной сил, хотя ей, вероятно, было за семьдесят, но разговоры о прахе под деревом подразумевали, что она останется в доме до тех пор, пока не придет ее время.
— О нет, — ответила она. — Теперь дом принадлежит Бетани Стедман, прапраправнучатой племяннице… На самом деле я не знаю, сколько там должно быть «пра», но надеюсь, этих достаточно. Боб завещал рояль ее дочке Синди.
«Еще два персонажа, о которых я и понятия не имел», — подумал Джейк. Разве это все поместится в несколько сотен слов, которые ему позволят оставить?
— Как же она перетащит рояль наверх отсюда, из цоколя? — спросил он, рассматривая ступеньки, по которым они спустились.
— Боб нанимал людей, которые отрыли и убрали землю около дома, расчистили пространство на заднем дворе и построили вон тот пологий пандус, чтобы спустить инструмент сверху, — пояснила Луэллен. — Там было что-то вроде салона — так называла помещение его мать: первая комната, куда вы попали, когда только пришли. Она там устраивала музыкальные вечера. Понимаете, свою музыку он никогда не играл в ее салоне, да и не собирался. Вот и перенес рояль. — Она замолчала на секунду, потом продолжила: — Я поставлю вам пленку, которую мы втроем записали, до того как Лео покинул нас. Качество, конечно, не студийное, но общее представление вы получите. — Она подошла к комоду около стены и вынула из ящика старый кассетный магнитофон. — Пока вы слушаете, я приготовлю лимонад. Просто нажмите на кнопку, когда запись кончится. Если захотите, можете пройти через стеклянную дверь вверх по склону и навестить Боба и Лео под дубом.
Джейк посмотрел на нее изучающим взглядом, но она невозмутимо щелкала кнопками магнитофона. «Нанести визит двум очень старым и очень покойным мертвецам? Да ни за что!» — подумал он, взглянув на часы. Десять минут — и его здесь не будет. У него уже достаточно материала для заполнения отведенного журналом местечка, просто еще один бессмысленный клочок информации.
Как только началась музыка, Луэллен ушла наверх.
Зазвучала незамысловатая партия фортепиано с первых аккордов «Блюза в ночи». Мелодия усложнялась импровизациями, вступил кларнет, фоном пошла гитара. Словно слышался непринужденный разговор трех собеседников, перебивающих друг друга, импровизирующих, выстраивающих свои музыкальные фразы, и затем Луэллен запела печальным задушевным голосом, прекрасным чистым контральто:
Мне мама твердила, смешливой малютке…
Кларнет и фортепьяно заиграли, как сумасшедшие, заглушая песню.
Через некоторое время голос врезался в звучание инструментов, и певица завладела сценой:
Она убеждала и предупреждала: «И станешь ты петь блюз…»
Она спела еще несколько строк, перед тем как кларнет перебил ее, а потом началось нечто такое, что Джейк определил для себя как дружеская баталия, где то одна импровизация, то другая одерживали верх, чтобы через минуту вновь уступить сопернику.
…Послушай тоскливый свисток паровоза, о Боже, такой одинокий свисток…
Кларнет пронзительно вскрикнул, как сигнал поезда, и поглотил ее голос. Кларнет и рояль дуэлировали, но Луэллен не желала лишь слушать: ее сильный голос пробился сквозь музыку обоих — неистовый, страстный, сметающий все препятствия.
…Вот кончатся томные взгляды, вот кончатся сладкие речи, увидишь. Он бросит тебя, и станешь петь блюз в ночи…
С невыразимым страданием и мукой в голосе она вывела свою мелодию поверх волн музыки и завладела песней:
Твердила мне мама, убеждала упрямо: «Ты станешь петь блюз в ночи». И мама была права, похоже. Да, мама, была ты права. О Боже! Блюз в ночи…
Кларнет издал тоскливый свисток паровоза, эхом откликнулось фортепиано, и жалобный рефрен повторился — выразительно, в отчаянии, с надрывом:
Мне мама твердила… Блюз в ночи… Блюз в ночи…
Голос сорвался в стон, поднялся на более высокую октаву, задержался в этой тональности и иссяк почти до шепота:
Блюз в ночи…
Джейк не понял, как это произошло, но он очнулся сидящим около маленького столика.
— Ух ты! — выдохнул он. Когда он подошел выключить магнитофон, его рука слегка дрожала.
Он взглянул на часы: музыка продолжалась почти пятнадцать минут. «Как же неохота тащиться наверх по лестнице, искать Луэллен, благодарить ее и прощаться, вообще разговаривать, — подумал он с удивлением. — А надо бы сказать, как же она великолепна, как великолепно их трио». У него просто не было подходящих слов, он даже не знал таких, которыми смог бы выразить невероятное воздействие, которое оказала на него музыка. Вместо этого он прошел через стеклянные двери на улицу, по бетонному склону, по тропинке, ведущей к дубу…
