Роберт Хайнлайн - Имею скафандр, готов путешествовать
Я послушал некоторое время, поднял руку.
— Верно, это мои слова.
Запись остановилась.
— Подтверждаешь ли ты сказанное?
— Хм. Да.
— Желаешь ли ты что-либо добавить, убрать или изменить?
Я задумался. Кроме нескольких пассажей, которые я вставил позднее, отчет был последовательным.
— Нет. Я подтверждаю сказанное.
— А это тоже твой голос?
На этот раз я замешкался. Звучала та бесконечная запись, которую я делал для Профессора Джо, насчет — ну, насчет всего на свете… земной истории, обычаев, народов, механизмов. До меня дошло, почему Проф носил тот же значок, что и Мамми. Как это называется… «подсадная утка». Старый добрый никчемный Профессор Джо был стукачом.
Мне стало противно.
— Дайте еще послушать.
Они не возражали. На самом деле я не слушал; я пытался вспомнить, что еще я наговорил, какие мои слова используют против человеческой расы. Крестовые походы? Рабство? Газовые камеры в Дахау? Сколько же я всего разболтал?
Запись все звучала. Ну, это надолго, будем стоять, пока не врастем в пол.
— Это мой голос.
— Ты подтверждаешь и это? Или хочешь что-то исправить, пересмотреть или дополнить?
Я осторожно спросил:
— Можно переделать все целиком?
— Как хочешь.
Я хотел было сказать, что запись никуда не годится, что ее нужно стереть и переписать. Но сотрут ли они? Или сохранят обе и сравнят? Я не погнушался бы и соврать; добродетельный девиз «говори правду, и будь что будет!» неуместен, когда твоя семья, друзья и вся раса поставлены на карту.
А вдруг они поймают меня на лжи?
«Мамми велела говорить правду и не бояться».
«Но она не на нашей стороне!»
«Ну конечно, на нашей».
Пора было отвечать. Я был так растерян, что не мог собраться с мыслями. Профессору Джо я старался говорить правду… что ж, возможно, кое-что я затушевал, не распространялся о всяких газетных ужасах. Но в сущности говорил правду.
Сделаю ли я это лучше, припертый к стенке? Позволят ли мне начать с чистого листа, примут ли все, что я смастерю? Или сам факт того, что я изменил свой рассказ, будет использован для осуждения нашей расы?
— Я подтверждаю это!
— Факты обобщены. По их собственному свидетельству, это дикие и жестокие существа, подверженные всем мыслимым порокам. Они поедают друг друга, морят друг друга голодом, убивают своих соплеменников. У них отсутствует искусство, наука находится в зачаточном состоянии, однако их склонность к самоистреблению такова, что даже крохи добытого знания они используют для уничтожения друг друга в межплеменных войнах. Потенциально они могут в этом преуспеть. Однако если по какой-либо несчастливой случайности им удастся выжить, они неизбежно рано или поздно достигнут звезд. Следует оценить вероятности: как быстро они достигнут нас, если выживут, и каковы будут тогда их возможности.
Голос продолжал, обращаясь к нам:
— Это веские аргументы против вас — дикарей, наделенных высоким интеллектом. Что вы можете сказать в свою защиту?
Я глубоко вздохнул и попытался успокоиться. Я знал, что мы проиграли… и все же должен был сделать еще одну попытку.
Припомнив, как говорила Мамми, я начал:
— Собратья-наставники!
— Поправка. Мы не твои Наставники, и еще не ясно, способны ли мы общаться на равных. Если хочешь обратиться, можешь называть меня «Модератор».
— Да, господин Модератор…
Я попытался вспомнить, что говорил Сократ своим судьям. Он, как и мы, заранее знал, что его осудят — но каким-то образом все же одержал верх, даже выпив цикуту.
Нет! Мне не поможет «Апология Сократа» — он потерял только свою жизнь. А сейчас речь шла о целом мире.
— …вы сказали, что у нас нет искусства. Видели ли вы Парфенон?
— Взорванный во время одной из ваших войн.
— Лучше взгляните на него, прежде чем придадите нам вращение — иначе кое-что упустите. Читали ли вы нашу поэзию? «Окончен праздник. В этом представлении актерами, сказал я, были духи. И в воздухе, и в воздухе прозрачном, свершив свой труд, растаяли они. Вот так, подобно призракам без плоти, когда-нибудь растают, словно дым, и тучами увенчанные горы, и горделивые дворцы, и храмы, и даже весь — о да, весь шар земной».{53}
Мой голос прервался. Я слышал, как рядом всхлипывает Чибис. Не знаю, почему я выбрал эти строки, — говорят, подсознание ничего не делает случайно. Видимо, так должно было быть.
— Все это может случиться, — прокомментировал безжалостный голос.
— Думаю, наша жизнь — вовсе не ваше дело, раз мы вас не трогаем…
Я чуть не плакал от растерянности.
— Это стало нашим делом.
— Мы не подданные вашего правительства и…
— Поправка. Три Галактики — это не правительство; на таком обширном пространстве, с такими разными культурами не могло бы работать никакое правительство. Мы сформировали полицейские районы для самозащиты.
— Но даже если так, мы не беспокоили ваших полицейских. Мы сидели себе на заднем дворе (лично я был у себя на заднем дворе!), когда появились эти сколопендеры и начали нас тиранить. Мы-то вас не трогали.
Я запнулся, подбирая слова. Я не мог сказать: «Мы больше не будем», не мог отвечать за все человечество — машина знала это так же, как и я.
— Запрос.
Он снова говорил сам с собой.
— Эти существа кажутся идентичными Древней Расе, если не считать некоторых мутаций. Из какой они части Третьей Галактики?
Он ответил себе, назвав координаты, которые для меня ничего не значили.
— Но они не принадлежат к Древней Расе; это бабочки-поденки. В этом-то и опасность; они слишком быстро изменяются.
— Кажется, несколько периодов полураспада тория-230 назад Древняя Раса потеряла в этом районе корабль? Не могло ли это стать причиной расхождений с первым образцом?
Голос ответил твердо:
— Несущественно, происходят ли они от Древней Расы. Обследование продолжается; необходимо принять решение.
— Решение должно быть неоспоримым.
— Оно таким и будет.
Бесплотный голос продолжал, уже для нас:
— Можете ли вы что-либо добавить в свою защиту?
Я подумал, как пренебрежительно прошлись по нашей науке. Я хотел было сказать, что всего за два столетия мы прошли путь от силы мышц до атомной энергии — но побоялся, что этот факт может быть использован против нас.
— Чибис, ты можешь что-нибудь придумать?
