Евгений Гаркушев - Беспощадная толерантность (сборник)
Можно было объявить финиш, распустить умных, оставить Волка и объяснить ему кое-что. «Хорошо сегодня прошло. Быстро», – с удовлетворением отметил Иван Иванович. Прошлый раз валандались двое суток: таджЫк оказался тайным молдаванином, а штатный спидоносец нагло помер, не предупредив учредителей заранее… А сейчас? Благодать, полная гармония.
Но тут всю гармонию испортил Волк.
Он поднялся из кресла и заговорил зычно, бурно, отчасти матерно. Суть его речи Тяжелов с непривычки уловил далеко не сразу.
– …с этим угробищем… мать твою… задротом заразным… абортофилом… мы, сука… одиннадцать, бл…дь, тысяч!.. еще с пидора́ми какая-то… всюду пидоры!.. неужели нельзя без пидоро́в?.. не хватает педофила вонючего… упыри… или сразу штаны снять и задницу расставить гостеприимно… что за жизнь, это что, с-сука, за жизнь такая… мои честно заработанные… одиннадцать же тысяч – и прямо на хрен!.. разводилово…
Как раз напротив Волка, через стол, сидел Федор Мартинович Сакс. Он слушал волчью речь со всем вниманием, тщательно, будто живой магнитофон, записывающий каждый звук для истории. Даже усы его застыли в немом смирении. Но Волку страшно не нравилось выражение глаз Сакса. Юрист как будто нечто подсчитывал, запустив металлически-холодную программу статистических подсчетов прямо в живое словесное тело речи. Чем дальше, тем больше не нравилось оратору пощелкивание костяшек на невидимых счетах, спрятанных где-то там, в черепной коробке Сакса. Сердясь на него, молодой штурман русского бизнеса постепенно перестал обращать внимание на всех прочих, упер кулаки в стол и стал медленно приближать свое лицо к лицу юриста. Дистанция между их носами постепенно сокращалась… сокращалась… сокращалась… цветы красноречия становились все более радикальными… по-латински прямому и по-русски мощному носу Волка оставалось всего два-три сантиметра до тарана, и рыхлый, пористый, крючковатый нос Сакса уже затрепетал в чаянии страшного удара, ледяной стихии, врывающейся в трюмы, и неминуемого поворота оверкиль. Вдруг две черные щеточки Федора Мартиновича разом опустились вниз и совершенно утратили доблестное сходство с баронскими усами, разом уподобившись усам киргизского батыра. От неожиданности Волк онемел. Словоизвержение его прервалось на полуслове. Так и застыл он в тщетном предвкушении победного тарана, а галстук его по пояс вошел в чашку с кофе и радостно плескался там.
Тяжелов с солидной опытностью обратился к Саксу:
– Ну, Мартыныч, по усам твоим чую: натекло?
Юрист, небывалым усилием размыкая контакт с гипнотическим взглядом Волка, ответил:
– В самый раз, Иван Иванович…
Все то время, пока Волка штормило, Сакс флегматично подсчитывал в уме: «Эта статья «за разжигание»… эта – «за возбуждение»… эта – «за недостаточную убежденность»… это – «за неуместные колебания»… эта – «за сомнения, выраженные публично»… а эта – опять «за разжигание». Старая добрая знакомая, самая древняя статья во всей обойме». На пятой минуте Федор Мартинович хладнокровно констатировал: «А вот теперь в сумме натекло на «за попытки пересмотра». Пункт «б»: с отягчающими – до восьми лет».
– Что… «натекло»? – хмуро осведомился Волк. Распрямившись и встав за спинкой офисного кресла, он принял гордую позу пастыря, вещающего в вертепе.
Сакс промедлил с ответом не более чем на секунду.
– Драгоценный Андрей Андреевич! Традиции нашей корпоративной этики предполагают неизменно уважительное отношение к региональному бизнесу. В духе мультикультурности и развития полиполярного диалога, мы всегда с большим вниманием выслушиваем суждения наших партнеров, не интегрированных в деловую этику центра. Для нас весьма ценно то своеобразие, которое вносит в предпринимательскую активность любой локальный тренд бизнес-культуры. Даже если первые шаги партнера в рамках давно освоенной нами сферы манифестируют некое расхождение с устоявшимися нормами коммуницирования, не сводимое к конвенционно принятым параметрам, мы считаем своим долгом проявить понимание в отношении избранного им ракурса восприятия общественной реальности и дать полную информацию о перспективах подобного рода действий. В данном случае имеется в виду достижение определенного уровня неконтролируемости предполагаемых последствий при выходе информации за пределы узкого круга лиц.
Тяжелов не без удовольствия мысленно перевел: «Тупое провинциальное мурло! Себя и нас подставляешь».
– Е… – смутился Волк. – Это ж я мягко…
Патрикеевна живенько повернула к нему острое птичье лицо:
– Переборщ, Дрюшенька. Ты зацени: где мы, чо мы… Люди тут… Ты давай, это самое… на фига? Глянь вокруг, как здесь воще… Ну? Ты же умный же…
Тяжелов опять занялся мысленным переводом: «Милый, ты погляди на эти рожи, тут одна жлобина московская на другой жлобине московской сидит и третьей погоняет. Нормальных-то людей нет, и мурло это тупое столичное, которому ты жизнь разъяснял, оно все равно не поймет и не оценит. А другие упыри, они что, слушать тебя станут? Не мечи ты бисер перед свиньями…»
– Что, и про пидоров совсем нельзя? – вежливо осведомился Волк. Не понимает… но хоть начал понимать, что не понимает.
Сакс под столом передал Тяжелову записочку.
Ивану Ивановичу нравилось звонкое слово «пидор». Минимум звуков, максимум отношения. Но ни одна живая душа даже под дулом пистолета не заставила бы Тяжелова, его, это слово, не то что произнести, а даже громко подумать. Только-только подумаешь такое слово, и на лице сейчас же высветится статья «за экстремизм». Огромными фосфоресцирующими буквами.
– Андрей Андреевич, если в ближайшую неделю к вам не явится следователь от одной из надзирающих организаций, вы будете должны нам всем, здесь сидящим, по гроб жизни. Тихонечко, Андрей Андреевич. Сидите тихонечко.
Не дожидаясь ответа, Тяжелов воззрел в тот комканый листочек бумаги, который сунул ему Сакс. Там значилось: «Только из-за крайней надобности. И при первой возможности».
Тяжелов понимающе улыбнулся Федору Мартиновичу. А про себя сделал зарубку на память: «Не станем торопиться. Хоть один у нас живой человек будет».
И тут Волк неожиданно ударил себя в грудь и поклонился всем присутствующим в пояс, на половине поклона ловко отведя лоб от спинки офисного кресла.
– Простите меня, люди добрые!
– Э! – растерянно крякнул Варнак. – Вы… что?
Волк поискал взглядом икону и, не найдя, перекрестился на потолок. «Ну да, формально в том направлении до неба ближе…» – отметил Тяжелов.
– Не вините меня, простого русского парня! Грешен! Перед всеми, открыто говорю! Чистую правду! Все как есть!
