Люциус Шепард - Жизнь во время войны
– Какая еще проверка?
– Клыки и когти, Дэвид. Клыки и когти. – Кофе достал из кармана горсть ампул и ссыпал их горкой на землю. – Твои снаряды, Дэвид. Вертайся спиной, руки развяжу.
– Может, объяснишь сначала, что происходит? – сказал Минголла.
Кофе перевернул его и разрезал ножом веревку.
– Я приду утром, когда свет силен. За тобой, Дэвид.
Желудок Минголлы сжался в комок.
– А если я тебя убью?
– Ты ж проверка, Дэвид, не испытание. Минголла сел, потирая запястья, и посмотрел на Кофе. Луна разгорелась ярче, и он чувствовал, что она не просто освещает их лица и одежду, а высвечивает общую честность. Он словно видел всю жизнь этого Кофе – бензоколонка на захолустном перекрестке, пацан стоит привалившись к стене, вожак на дворняжьей псарне, тянет самогон и замышляет подлости; однако, пришло Минголле в голову, этот ненормальный и сдвинутый тип, по крайней мере, научился подличать с достоинством. Интересно только, что этот Кофе нашел в Минголле?
– Как насчет оружия? – спросил он.
– Я ж сказал. – Кофе приподнял руки ладонями вверх. – Клыки и когти. – Он кивнул на людей в центре поляны. – Эти вот присмотрят, чтоб все по правилам, а другие будут поблизости – на случай, если кто удрать надумает. – Он поднялся с усталым видом, и лежавшему на земле Минголле его голова показалась где-то на уровне крон, будто сержант стал высок и загадочен, как дерево. – До утра, Дэвид.
– Херня твои проверки! – воскликнул Минголла; как луна сквозь облака, в нем вдруг прорвался страх. – Своим доказать приспичило, вот и надумал прибить неважно кого.
Кофе пнул папоротник, отошел подальше.
– Отчего у машины мотор работает, как думаешь? Оттого что ключ в зажигании крутанул? Искра проскочила? Заправиться не забыл? А может, потому, что физика так велит? Не, от всего вместе и еще миллион почему, про которые мы с тобой ни хрена не знаем. – Он зашагал прочь, становясь тенью среди теней. – Нет таких штук, как причины и следствия, и нет в этом сраном мире законов. – Голос доносился из темноты, и в нем звучало множество темных голосов, спрятанных за этой поляной. – Все правда, Дэвид, – сказал он. – Все настоящее.
Кофе оставил шестнадцать ампул, и Минголла, надеясь забить раздражение и тошноту – наверняка от вечернего пакета со снежком,– щелкнул сразу две. Вдруг хлынул дождь, а когда кончился, все хлипы и хлопы капающей воды слились в Минголлиных ушах в невнятное бормотание; ему мерещились демоны, они выглядывали из-под листьев и перемыкали ему кости, но страшно не было. Ампулы творили чудеса, снимая защитный экран с самой сердцевины его гнева. Самоуверенность била электричеством, облепляла его слоями новой силы, он улыбался, размышляя о предстоящей схватке, и даже в собственной улыбке чувствовал яростную мощь, натяжение мышечных волокон, дрожь нервов.
Наступил рассвет, сырой и серый, птицы погалдели и отправились в свой первый за день полет, пикируя чуть ли не на головы сидевших на поляне людей. Подлесок напоминал причудливо выстриженный сад. Вокруг папоротников таяла фиолетовая аура, трепетали лужицы теней. Челнулись обвислыми комплектами боевого снаряжения: десять вялых, облаченных в шлемы фигур, каждая с фатальной дырой или трещиной. Минголла сообразил, что костюмы эти были чем-то вроде зарубок на ремне Кофе, но духом не пал. Препараты придавали таинственный оттенок всем его мыслям, он уже представлял, как одним великолепным ударом настоящего атлета убивает Кофе, становится королем этой человеческой иллюзии и, облачившись в папоротники и корону из листьев, правит Потерянным Патрулем. Однако сама схватка была сейчас важнее всего, что за ней последует. Добраться до пика, когда совершенство разгоняет кровь, сомнения побоку и огромный, как созвездие деяний, и столь же переполненный светом, темнотой и первозданным смыслом Минголла будет смотреть на мир сверху вниз и понимать, что превзошел обыденность. Вот на какой путь он намеревался встать – на путь доблести и чести. В просвете между кронами деревьев сияла волшебная звезда, явно заблудившись в лавандовой полосе, что тянулась над розовым рассветом. Минголла смотрел на звезду до тех пор, пока не понял ее сверкающего смысла.
Рассвет разгорался, и над папоротником, вылетая из подлеска, порхали бабочки. Их было, на Минголлин взгляд, жуть как много. Тысячи за тысячами – цифра эта все время росла, подбираясь к миллиону. И пород их тоже казалось слишком много для одного места. Бабочки были повсюду, облепили ветки и листья, словно в одну ночь наступила весна и расцвели все цветы сразу: кусты скрылись из виду, а стволы деревьев заметно потолстели. Время от времени бабочки взлетали с какой-нибудь ветки и в боевом порядке кружили над поляной. Минголла никогда не видел ничего подобного, хотя и слыхал, что в брачный сезон они действительно собираются в огромные стаи, – сейчас, видимо, это и происходило.
С востока на поляну пробивались косые лучи солнца, настолько замысловато преломляясь в капельках влаги, что те сверкали гранями, словно обточенные и развешанные в воздухе золотые кристаллы. Троица встала и разошлась по краям поляны. По Минголлиному позвоночнику пауком проползло мрачное предчувствие, и, чтобы прочистить себе мозги, он щелкнул две ампулы. Затем, устав от ожидания, прошагал к центру поляны, цепляясь нервами за каждое дрожание тени или шевеление листа. На солнце набежали тучи, небо стало приглушенно платиновым, а ощутимое трепетание воздуха лишь подчеркивало тишину. Не прошло и минуты, как с восточной стороны поляны выбежал Кофе, всклокоченную солому его бороды раскалывала ухмылка. Минголла ждал каких-то формальностей, но Кофе рванулся вперед и тут же, не дав ему опомниться, налетел, боднул головой в бок, свалил на землю. Минголла сгруппировался, перекатился, вскочил на ноги; поражаясь плавности собственных движений и не обращая внимания на боль в ребрах, он обежал круг и восхищенно рассмеялся.
– Эх, Дэвид! – Балансируя на руке и колене, Кофе по-прежнему ухмылялся. – До чего ж неохота тырить у тебя такую радость. – Он резко вскочил и поднял над головой стиснутые кулаки, словно выжимая силу из воздуха.
Из Минголлы с бульканьем рвался смех.
– Зачем тебе жить, ты же псих. Это не проверка... я принимаю у тебя командование.
– Да ты что? – Кофе полуприсел.
– Будешь мне потом сниться, – сказал Минголла, – Душа вознесется к свету, оставив тело червям и тлену.
Кофе добродушно встряхнул головой и отмахнулся от порхавшей у него перед носом бабочки.
– До чего ж я в тебя влюбленный, Дэвид. Прям даже не знаю. – Он восхищенно смотрел на Минголлу. – Жалко, однако ж, иначе никак.
