Вячеслав Рыбаков - Наши звезды: звезда Полынь (журнальный вариант)
– Ал-лё? - спросила Наташка басом.
– Привет, - осторожно сказал он.
– А-а, - протяжно сказала Наташка, - это ты, Фомич…
У него брови слегка поползли вверх. Наташка так амикошонски никогда себя с ним не вела.
– Наташка, - сообразил он, - ты что, пьяная? Вы там выпиваете, что ли?
– Стошку вискарика огрела, - легко призналась она. - На голодняка, правда. Нет, ты не думай, Фомич, это не разврат. Это я уже дома. В полном одиночестве.
– Понятно, - сказал Фомичев. - У тебя что, Наташечка, нечаянная радость? Журанков тебе наконец рассказал, на чем мы осенью полетим к альфе Центавра?
Наташка отчетливо икнула. Потом поведала:
– Журанков с собой покончил. Вскрыл себе вены в ванне. А я его спасла.
– Ты что несешь? - обалдело помолчав, осведомился Фомичев.
– Правда, - ответила Наташка так тихо и трезво, что Фомичев сразу понял: да, правда.
– Как это было? - негромко и совершенно спокойно спросил Фомичев.
– Захожу, а он в ванной, - сообщила Наташка и опять икнула. - Ага. Вены на руках порезал и лежит, как в маринаде. Ой, погоди… рекламная пауза. Я еще накачу. Вот это денек…
Слово за слово она рассказала, как было дело. Как крутила жгуты, как сообразила позвонить не в неотложку, а в представительство “Полудня” в столице, чтобы не затаскали потом гения по психиатрам…
– Наташка, ты героиня, - дослушав, от души сказал Фомичев. - Так соображать в таком экстриме…
– Херня, - бесшабашно отмахнулась Наташка. - Слушай дальше. Он молчал-молчал, потом все ж таки отверз уста и начал гнать полную пургу… Чтобы я не вызывала врача, чтобы я ему размотала повязки и отпустила залечь обратно. Потому как я все испортила и всех погубила. Его, мол, сына коварно впутали в кровавое преступление и теперь шантажируют Журанкова, чтобы он кому-то там рассказал главную военную тайну, а то сына засудят… А вот если он, Журанков, немедленно помрет, то и сыну ничего не грозит, и тайну никто не узнает…
У Фомичева в голове что-то напряглось, будто слова Наташки, как ключ, заводили некую пружину, а потом, коротко скрежетнув, провернулось и встало на свои места.
– Наташ, - тихо сказал Фомичев. - Таких совпадений, конечно, не бывает… Но на самом деле еще как бывает. Не сын ли Журанкова проломил башку нашему Степану?
Некоторое время в трубке было слышно лишь запаленное дыхание Наташки.
– Ты вот что, - сказал Фомичев. - Ты сейчас ложись спать… ну, накати там еще, сколько надо для релакса, и отдыхай. Завтра нам эту сову надо прояснить.
Он остановил себя на половине того, что поначалу хотел сказать, потому что вовремя сообразил: если сказать все, Наташка уж точно не заснет.
Потому что для Степана, если так, получался совсем иной расклад. Получалось, что он не плюгавой шпане под руку подвернулся, а занятым каким-то серьезным делом профи. А те, если уж начали, свидетелей не оставляют. Игра немалая. Журанков, конечно, как у Галича пелось, то ли гений, а то ли нет еще - но исходить надо из худшего. В данном случае худшее - это что он воистину гений и что ради завладения его мозгами и тем, что в них таится, крови не пожалеют.
– Фомич, - ошеломленно проговорила Наташка, - а ведь это и правда может быть. Он же мне сказал: мол, сына пальцы нарочно оставили… Только я не соображала ничего. Жду врачей, а сама думаю: платье у меня мокрое и в кровище, и платья мне смертельно жалко…
Через полчаса Фомичев уже снова был возле больницы. Медленно, в крайней сосредоточенности озираясь по сторонам и словно что-то прикидывая про себя, он пошел по тротуару вдоль обшарпанной больничной стены; не сделав ни малейшего поползновения войти внутрь, прошел мимо входа, через который они совсем недавно так браво прошагали вместе с Наташкой…
Это только в американских боевиках нет ничего проще, чем добить лежащего в госпитале свидетеля. Переодеться в белый халат, пройти, механически раскланиваясь при встречах с другими белыми халатами, войти в надлежащую палату и, пока никто не видит, то ли укол сделать, то ли в капельницу чего-нибудь плеснуть, то ли отключить какой аппарат от электропитания… И - назад, снова приветливо раскланиваясь с якобы коллегами. Никто и внимания не обратит.
Попробуйте проделать нечто подобное, когда даже лечащего-то врача днем с огнем не сыщешь и никакие умные приборы к потерпевшему не подключены за неимением таковых в больнице вообще, но зато палаты утрамбованы увечными, точно банки с килькой.
Если не современные американские боевики, то… Старый добрый Конан Дойль?
Коли так, однозначно нам сюда.
Вошли.
Поднялись.
Дверь на чердак, разумеется, не запиралась.
М-да. Носом дышать - воняет; дышать ртом, чтобы не чувствовать вонь, - может стошнить.
Ничего, привыкнем.
Еще недавно здесь, вероятно, было гнездовье каких-нибудь бомжей. Ага. Вот и одеяла… так сказать. Но то ли по случаю наступления теплых дней бомжи перепорхнули куда-то к лучшей жизни, то ли… то ли вернутся к ночи. То ли их кто-то как-то спугнул.
А вот и слуховое окно.
Фомичев осторожно высунул голову.
Крыши, крыши… Красота. Горизонты раздвинулись; до туч, провисших, будто переполненные торбы, рукой подать… К небу чуть ближе - и дышится уже совершенно иначе, полной грудью, от души, и хочется руками махать, как крыльями. Чому я не сокил, чому не литаю?.. Из-за влажно отблескивающих железных горбов проросли невидимые снизу, из уличных теснин, изящные стебли далеких сталинских высоток; хаяли их, хаяли, костерили-костерили, а до сих пор они лицо столицы. Вон то, конечно, МИД, а вон гостиница “Украина”… Давно бы пора ее в “Малороссию” переименовать. Для баланса. По Крыму едешь - вместо села Русское вот уж сколько лет село Руське, вместо села Пушкино - село Пушкине…
Словом, хай живе жовтые монголоиды и блакитные европеоиды.
Ага. Вот сюда, если что, можно юркнуть. Можно к следующему окну перейти по крыше… Без проверки запасного хода для отступления дела не делаются.
А вон и окошко палаты Корхового. Там уже свет зажгли. Наверное, отужинали, новости, как подобает настоящим мужчинам, посмотрели, обсудили степенно и разумно всю политику вдоль и поперек, смешали с дерьмом Чубайса и теперь, кто более-менее ходячий, козла забивают. А Степка лежит, слушает. Как бы это его убедить завтра же рассказать ментам поподробнее обо всех странностях происшествия… Менты-то должны сообразить, что в свете новой информации свидетель находится под угрозой.
Хотя, конечно, если бы у нас делалось все, что должно делаться, и все впрямь соображали бы то, что должны соображать - уж не по врожденной потребности мыслить, ладно, но хотя бы по долгу службы, в узких рамках прямых обязанностей, - у нас бы многое шло иначе… Ш-шастье уже было бы, и никто бы никуда не ушел обиженный. Ни в эмиграцию, ни в независимость…
![Лев Константинов - Схватка [Журнальный вариант]](/uploads/posts/books/270148/270148.jpg)