Карел Чапек - Как я был великаном (сборник рассказов)
— Вряд ли.
— А истинный убийца тем временем исподтишка посмеивался бы, — пробормотал Гольберг.
— Если только убийцей не был бы сам Мельхиад, — добавил следователь.
— Но это исключено! — воскликнул Глац.
— А почему? Известны случаи, когда настоящий преступник пытался запутать следствие уликами, достоверность которых затем не подтверждалась. Ложную версию отбрасывали, и он рассчитывал, что к ней больше не вернутся. Но мы отвлеклись. Если допустить гипотезу, о которой мы только что говорили, то убийца придумал действительно весьма хитроумный план, но судьба посмеялась над ним, он сам подрубил сук, на котором сидел. Он вывел из строя телевизионную систему, опасаясь случайных свидетелей преступления, но не учел, что именно Мельхиаду придется чинить кабель. Итак, убийство совершено, а убийца не найден и некого даже подозревать.
— Настоящий лабиринт.
Взгляды Родина и Гольберга встретились.
— Да, в известном смысле слова лабиринт, — подтвердил Родин, — но трагический лабиринт. Совершено преступление. И, оказывается, никто не мог его совершить. У каждого есть алиби, подтвержденное показаниями других или же приборами. Но это значит, что у нас неверный угол зрения. Должен же у кого-то из вас быть ключ, который может открыть заржавевший замок!
Глац с минуту смотрел Родину прямо в глаза.
— Нет, — устало произнес он, — я действительно не знаю, чем бы… — Он не окончил.
— Возможно, вы просто не осознаете значения той информации, которой располагаете, — вмешался Гольберг. — Попробуйте вспомнить обо всем, что хоть как-то могло вас насторожить.
— По-моему, — начал командир, — я рассказал вам все. Нет ничего, о чем бы я не упомянул, разве только какие-нибудь ничтожные подробности, которые не имеют ничего общего с убийством.
— Например?
— Ну, вроде того, что на командный пункт в субботу утром все время заходил Мельхиад: он сверлил какие-то отверстия в стене, где установлены телеэкраны. Он еще справлялся, не мешает ли нам работать… Кроме того, я разговаривал с Реей Сантос.
— Лично?
— Нет, по телефону. Я звонил после десяти, потому что не мог разобрать ее записей, она пишет, как курица лапой. Об этом я уже подробно рассказывал.
— Ну, а что бы вы могли еще нам сказать?
— Еще? Не понимаю.
— Постарайтесь припомнить какую-нибудь деталь, характерную для другого момента. Факты. Может, вы хотели бы дополнить характеристики членов экипажа.
— Возможно, вас заинтересует такая деталь, — начал Глац с некоторым колебанием, — мне трудно об этом говорить. Я скрыл, вернее, не стал тогда говорить о патологическом любопытстве Маккента. Он не только все фотографирует, обо всем выспрашивает — это, видимо, не укрылось и от вас, но — мне неприятно об этом говорить — занимается также слежкой. Я сам видел, как он подслушивал у дверей комнаты Шмидта.
— Когда это было? Вы помните дату?
— Это было… Да, в среду утром.
— А что, если настоящий Ланге спрятан где-нибудь в Париже, а Юрамото в Гонолулу? А что, если Маккент — не Маккент? — вполголоса произнес Родин. — Если этих людей подменили? Кто-то пробрался сюда, на лунную станцию, и выдает себя за астронома или биолога. Как вы на это смотрите?
— Но это же абсурд! — раздраженно воскликнул Глад. — Наши люди давным-давно знают этих ученых! По международным конференциям и симпозиумам. Это исключено!
На Луне сила притяжения в шесть раз меньше, чем на Земле. Но когда Глац уходил из комнаты, он ступал тяжело.
Без света нет тениРассеянный, мягкий свет упал на спокойное лицо Уго Неймана, стоявшего в дверях.
— Мне предстоит еще кое-что сделать, поэтому я хотел, чтобы вы скорее закончили — легкая улыбка скрасила неприятные слова, — этот допрос.
— Допрос? — Майор пододвинул пилоту стул. — Значит, восемь подозреваемых — восемь перекрестных допросов?
— Но вы же именно это имели в виду, не так ли? Теперь один за другим мы будем приходить сюда.
Гольберг задумчиво провел рукой по подбородку, словно решая, стоит ли ему вмешиваться в разговор.
— Вы не понимаете — майор не имел в виду настоящего допроса.
— Разумеется, — подтвердил следователь.
— Я так и понял, — согласился пилот, — но, вероятно, вы все же захотите о чем-то спросить, раз уж карты открыты…
— Я убежден, — прервал его майор, — что существуют какие-то мелочи, детали, известные кому-то из вас, которые могут вывести нас из тупика. Но что это может быть? И как отыскать их среди обычных, повседневных наблюдений?
— Понятно. Мне сейчас вспомнился один разговор, который произошел в прошлую среду или четверг. Я говорил с Шмидтом в узле связи. Он был весьма рассеян, перед ним лежал открытый блокнот с какими-то числами. «Что это вы занялись головоломками, от нечего делать? — спросил я его. — Надеюсь, вам здесь не скучно?» — Бедняга Шмидт усмехнулся и сказал: «Головоломки? Вряд ли, хотя и задали они мне задачу». И он посмотрел на меня, как на пустое место.
— Отсутствующим взглядом, — уточнил доктор.
— Вот именно.
— Видимо, у него было нарушено управление вниманием, ибо…
— Ну, конечно, — подтвердил майор, — иначе и быть не могло.
В глазах Неймана мелькнула улыбка, и Родин вдруг подумал, что этот медлительный, флегматичный человек чем-то очень привлекателен. В его медлительности чувствовалась основательность, в спокойствии — уверенность.
Родин протянул ему раскрытый блокнот Шмидта.
— Да, это его заметки. — Нейман полистал странички. — Кто бы мог подумать, что все это так окончится? Бедняга Шмидт, пилот снова взглянул на числа. — Пожалуй, это они. Держу пари, что это те самые числа.
— Вы абсолютно уверены?
— Абсолютно — нет. Но если это не те числа, что я тогда видел, то очень на них похожие. Вот все, что я хотел сказать…
Едва за Нейманом закрылась дверь, доктор вскочил с песта и возбужденно забегал по комнате.
— Выходит, радист Михаль Шмидт занимался деятельностью, о которой здесь, в Заливе Духов, никто и не подозревал! И это не какая-нибудь невинная забава, не связь с любознательными радиолюбителями! Вот почему он был озабочен! Он же признался Нейману, что ломает над чем-то голову! Возможно, это связано с его смертью?
— Исключить этого нельзя.
— Но есть еще вероятность, — продолжал Гольберг, — Шмидт вовсе не был ни с кем связан, а наоборот, сам о чем-то узнал. А что, если эти числа являются тайным сообщением, которое он стремился расшифровать? И поэтому он должен был умереть — как нежелательный свидетель?
— Мне эта мысль тоже приходила в голову, — отозвался майор.
