Алексей Удалов - Дар страны Мидос
И вот — снова началось: зудящий рев в небе, свист, вой, жуткий далекий грохот. Ответная долботня зенитных пушек. И так — не переставая.
Через какое-то время рев и вой, кажется, начали накрывать совсем.
— Где Люфтваффе? мать вашу ети! — кричал по-русски Макар, сжавшись, подобрав ноги, на диване.
Вдруг грохнуло и тряхнуло так, что Бережной вместе с домом и землей под ним самортизировал. Стекол в окнах — как не бывало, осколки брызнули в комнату, но, сдерживаемые тяжелыми шторами, лишь усеяли пол вокруг. А по ушам как будто врезали кирпичами. Тут же еще удар… еще, еще… Внутренности от встряски перемешались, в голове оглушительно рождались новые вселенные, Макар слетел на пол, воткнулся руками в битое стекло. Порезался прилично, но этого не заметил, начал креститься…
— Суки! Вы на что бомбы тратите? — не унимаясь, матерился он. — Вы же не коттеджи прилетели сюда бомбить! Или по целям попасть не можете?
Адская симфония еще долго звучала, но, к счастью, на бис над Макаром больше никто не разгрузился.
Наступило утро 20 июля. Макар, с обмотанными какими-то тряпками руками, сидел у вновь задраенной шторы, только теперь уже у незастекленного окна, и осторожно выглядывал на улицу. Кисти рук его от порезов почти не разгибались — было очень больно — и тряпки набухли от крови. Все-таки надо было, дураку, спуститься в подвал. А теперь — чего такими руками делать?
Из окна он видел, насколько позволял малый угол обзора, результаты ночной бомбардировки. Несколько больших домов на противоположной стороне улицы, на расстоянии квартала, лежали в развалинах. От них еще поднимался серый дым, какие-то люди копошились вокруг, подъезжали машины.
Кое-как, превозмогая боль, Макар вскрыл банку рисовой каши со свининой, поел.
Они условились с Штауффенбергом, что ближе к вечеру, когда успех переворота будет уже предрешен, тот ему позвонит.
Глядя на стоящий на столе телефонный аппарат с большой черной трубкой на подставке, Макар подумал: это что, у них так телефонизация жилья далеко шагнула, в сорок четвертом-то году? Или раньше здесь какой-то непростой дядька жил, которому положено? Впрочем, какая разница. Просто, сидишь — от скуки о чем только не передумаешь.
Днем колонна техники проехала по дороге: тентованные грузовики, несколько бронемашин. Да и людей на улице как ветром сдуло. Если кто и проходил, то все спешили.
Идет дело, идет!
Все эти часы Макар просто сгорал от нетерпения. Смотрел то в окно, то на телефон.
Солнце уже клонилось к закату, но аппарат пока молчал. Пора бы уже, думал Макар. Но, скорее всего, Штауффенбергу сейчас не до него.
Радио тоже молчало. Это-то как раз хорошо. При неудачном раскладе в семь вечера должен был выступить Геббельс и объявить всем, что было покушение, но Гитлер жив. Этого не произошло. Значит, Гитлер мертв. И радио нацисты не контролируют.
Макар сидел и отрешенно улыбался. Неужели история изменилась?
Когда уже за окном было темно, он, бродя из угла в угол, осторожно снял изрезанной рукой трубку телефона. Просто так, от нетерпения. Там была тишина. Он туда подул, покряхтел, подергал рычажок на подставке — ничего.
Так вот оно что! Во время бомбежки линию оборвало. Вот полковник и не дозвонился.
Остается тогда ждать его приезда. Ну, это будет нескоро.
Макар решил немного вздремнуть. Теперь он мог себе это позволить, и, главное — теперь он физически был в состоянии расслабиться, отключить сознание.
Разбудила опять проклятая сирена тревоги.
— У, ё-моё! — вскочил Макар на диване, хлопая глазами.
В этот раз авиация противника — так он теперь называл самолеты союзников — оказалась рядом намного быстрее. Гул был слышен прямо над головой. Потом свист.
Внезапно, охваченный животной паникой, безотчетным помешательством, он бросился вон из дома. Пролетел по мощеной дорожке, каким-то наитием попал в ночной темноте в калитку, которую выбил телом, и, кубарем прокатившись поперек дороги, ухнул в сточную канаву.
Грохот со вспышками, прокатившийся вслед за этим, был похож на конец света. Ряд домов через дорогу, там, где только что был Макар, взлетел на воздух. После того, как прошли глубокие конвульсии земной поверхности, и пронеслась над головой смерчевая взрывная волна, еще долго осыпались кругом кирпичи и всякий хлам. Макара засыпало градом камней разной величины, обжигающе бивших, как резиновые пули, а один большой обломок кирпича упал ему на правую лопатку, у плеча, раздробил ее, и Макар отключился.
За мгновение до этого он подумал: если бы не канава — хана ему…
Очнулся еще в темноте. Услышал, как чьи-то шаги прошаркали по дороге.
Бомбардировка прекратилась. Ястребы улетели, можно жить дальше. Однако первое же движение правой рукой убедило его — жизнь наступила хреновая. От боли он громко застонал. И не слышал, как шаги, уже было стихшие, вернулись.
По траве рядом заскользил луч фонарика, возникли голоса.
— Раненый.
— Офицер. Давай, помогай!
Его стали вытаскивать из канавы. Он тонко застонал:
— Правую руку не трогайте…
— Все-все, господин обер-лейтенант! — извинился один, обхватывая Макара за талию и приподнимая. — Вы стоять можете?
— Не знаю… Могу, — ответил Бережной, чувствуя, что стоит более-менее. — Рукой двигать не могу…
— Ничего, — сказал другой и осветил ему лицо фонариком. — Главное, что… Курт, это он!
— Кто?.. Точно! — Курт вглядывался в его лицо. — Господин обер-лейтенант, что же вы не отправились на восточный фронт?
«Какой еще фронт?» — не понял Макар, жмурившийся от яркого света. И тут его словно водой из проруби окатили. Это был тот самый патруль, отпустивший его несколько дней назад.
Кристалл лежал в правом кармане брюк, до него повисшей рукой не добраться. Пропал…
— Что же вы молчите?.. Мы-то вас ищем везде.
— Почему ищете?
Солдат оставил его вопрос без ответа.
— Предъявите ваши документы.
Бережной судорожно собирался с мыслями.
— Послушайте… У меня нет при себе документов. Обо мне нужно срочно доложить полковнику Штауффенбергу, в штаб резервной армии.
Патрульные переглянулись. Курт вытащил у него из кобуры пистолет.
— Следуйте за нами.
Получилось наоборот — он шел по дороге, слегка различимой в свете тлеющих в стороне обломков взорванных домов, а они следовали за ним. Макар пытался заговорить, но конвоиры молчали, предлагая лишь идти вперед, мол, там во всем разберутся.
Вскоре они подошли к КПП или какому-то караульному помещению. В желто освещенной комнате за столом сидел грузный офицер, встретивший вошедших внимательным прищуром.
