Алексей Удалов - Дар страны Мидос
Полковник все больше терялся.
— Кто вы?
— Я… посланник судьбы. Я должен удержать вас от ошибок, которые скоро совершатся и приведут к смерти вас и еще сотни и тысячи достойных людей.
— Что?..
— Увы, да… Вы будете расстреляны при свете автомобильных фар послезавтра, в ночь на двадцать первое июля. Теперь объясню, почему это произойдет. Вернемся к месту покушения — в ставку Гитлера. Увидев сокрушительный взрыв, вы решите, что выжить там не смог никто, следовательно — Гитлер мертв. Вы со своим напарником прыгаете в машину и, пока до всех еще не дошло в чем дело, ухитряетесь выехать из «волчьего логова», миновав три кольца охраны. Потом вы вылетаете в Берлин в полной уверенности, что Фельгибель сообщит вашим друзьям о смерти Гитлера, и в столице, не мешкая, введут в действие план операции «Валькирия». Кстати, задумка с «Валькирией» у вас гениальная. Совершенно официальный план, по которому для подавления возможных внутренних беспорядков войска резерва вводятся в города, и в первую очередь в Берлин, вы блестяще приспособили для свержения самого же правящего режима!
Но с самого начала все пошло не так. Ваш портфель, оставленный под столом, помешался в ногах одному офицеру, и тот переставил его за толстую дубовую стойку стола. Это — самая роковая вещь. Погибнут лишь несколько человек, стоявших прямо возле бомбы. Остальных спасет дубовый стол. Гитлер вообще отделается царапинами, ожогами и легкой контузией. Когда его выведут из взорванного барака, Фельгибель не поверит собственным глазам. Он сообщит в Берлин, что покушение состоялось, но деспот остался жив. Заговорщики резко впадут в депрессию, и три бесценных часа, пока вы в пути, не предпримут почти ничего. Нерешительность и разброд в ваших рядах — вот еще одна причина провала. Потом вы прилетите, ободрите всех, разовьете бурную деятельность, и операция закрутится. Но прокрутится она недолго — время упущено, верхушка рейха быстро вернет себе контроль над поднятыми военными подразделениями… Удивительно… Почему ваши друзья сразу не убили Геббельса? Он понавтыкает вам палок в колеса. Почему нацистские главари могли разговаривать друг с другом по телефону? Почему радио осталось в руках того же министра пропаганды?
Штауффенберг поежился.
— Вы говорите так, как будто все это уже было. Вообще-то, планируется установить контроль за центральной студией радиовещания…
— Ничего подобного не будет! Ведомство Геббельса на всю Германию объявит, что любимый фюрер жив. Подконтрольные вам воинские подразделения, во главе с их командирами, одно за другим начнут откалываться от заговора и возвращаться в места дислокации. Вы останетесь одни и проиграете. Потом, ночью, ваш начальник Фромм, чтобы замести следы своей выжидательной позиции, прикажет тут же, во дворе вашего штаба на Бендлерштрассе, расстрелять вас и еще нескольких руководителей переворота.
Макар развел руками.
— Вот и все… Вам еще повезет. Тех, кто попадет в руки эсэсовцев, будут зверски пытать, а потом вешать на струнах от пианино, привязанных к железным крюкам, как на скотобойне.
Видно было, как не просто психике Штауффенберга. Наконец, он взял себя в руки.
— Я поражен степенью вашей осведомленности. Надо признать — имеет место факт абсолютного предательства. Но все ваши рассуждения о будущем… нет слов, — он покивал головой. — Какие у вас интересные методы работы… Раньше, насколько я знаю, гестапо не утруждало себя подобным сочинительством — с вашим-то профессиональным умением без лишних затей разговорить человека. Это ж надо так накрутить: фортепьянные струны… Нарочно не придумаешь. То есть, чем бредовее блеф, тем легче в него поверят? И заглотят крючок? Грубовато. Перебрали с мистикой и предсказаниями. Я не тот романтик, каким, возможно, был в юности… Что ж, я своих убеждений скрывать не буду. А больше ничего вы от меня не добьетесь. И хватит ломать комедию. Я так думаю, вы не один сюда пришли?
Макар в досаде хлопнул себя по коленке.
— Полковник, успокойтесь! Никто вас не предавал. То, что я знаю — знаю только я. Это — озарение свыше. Я — ясновидящий, — тут Макар замолчал на время. Потом добавил. — Вспомните, граф: осень сорок первого года, оккупированные советские территории. Вы тогда участвовали в формировании антибольшевистских отрядов из числа военнопленных. Помните, недалеко от лагеря, на пригорке, была деревня?
Штауффенберг начал бледнеть.
— Вижу, помните… Уж не знаю, чем провинилась эта деревня, но вы, волею случая, видели, как дождливым утром туда входили эсэсовцы с подручными карателями из благодарной Прибалтики. Помните: как убегающих детей весело рвали собаками, давили мотоциклами? А как с топорами изуверствовали над женщинами? Крики, безумные вопли помните? Их далеко было слышно. Трупы и еще живых в колодец кидали. А потом всех остальных сожгли в одной избе…
— К чему это? — глухо пробормотал полковник.
— Вы, — продолжал Бережной, — проезжали мимо, и у вас сломалась машина. Наблюдая все со стороны, вы, понятное дело, воспрепятствовать этому не могли. Санкционированная карательная операция. А что вы тогда вслух сказали самому себе? Рядом никого не было — вы отошли от машины, и слышать никто не мог, — но я повторю, что вы сказали: «Это не война, это пир маньяков. Причем тут превосходство нации и возрождение великой Германии? Мы попали в какую-то чудовищную ловушку, которой нет названия, но которая ведет в ад».
Когда Макар произносил это, Штауффенберг смотрел в потолок, видимо, вспоминая. Потом он уставился на собеседника растерянно, с примесью ужаса.
Макар ждал.
— Это невозможно! — сказал, наконец, полковник, все больше вдохновляясь. — Это, действительно… что-то свыше? Но это же невозможно…
— Это свыше. И все, что я знаю свыше, до сих пор не привело вас в гестапо, — сказал Бережной.
Граф еще подумал.
— Что вы хотите от меня?
— Уф, спасибо, — выдохнул Макар. — В принципе, свои действия вы и так знаете. Единственное, что нужно учесть — надо поставить портфель с взрывчаткой не под стол, где он помешает… этому, как его… Брандт…
— Есть такой, — подтвердил полковник, — заместитель генерала Хейзингера.
— Ну вот. Он и погубит всех вас. Случайно. Сам тоже погибнет, а фюрера спасет.
— Я понял все, — отрубил Штауффенберг. — Я останусь в зале, портфель будет при мне, и, если Гитлер как в прошлый раз не сбежит, я завершу дело до конца.
Макар замотал головой.
— Гитлер не сбежит, и вы ни в коем случае не должны остаться там. Я понимаю ваши чувства — есть вещи важнее жизни («сам такой» — хотел он скромно добавить, но сдержался), но здесь это совершенно излишне. Во-первых, без вас успех операции «Валькирия», вне зависимости жив Гитлер или мертв, под большим вопросом. Остается ведь еще вся нацистская верхушка, партийный аппарат, войска СС… Без такого атомного двигателя как вы…
