Сергей Слюсаренко - Синтез
– Ты был там? – спросил Виктор. – Ты все-таки смог?
– Витя, я был в другом мире, – ответил я и протянул ему скованные руки. – В совсем другом. Ты наручники снять можешь?
Копайко порылся в кармане, достал погнутую скрепку и легко отстегнул наручники.
Потом он молча запихал сумку под вешалку, прошел на кухню и, не снимая плаща, уселся на табуретку. Потер лоб и достал из кармана плаща бутылку водки. Затем в полной тишине откупорил ее и начал разливать, не глядя на стол. Я чудом успел подставить стакан.
– А парашют зачем? Кстати, я еще захватил пару армейских сухпаев, как ты в прошлый раз просил.
– Давай я тебе все расскажу, – предложил я.
Мы выпили, и я начал свой долгий рассказ.
Виктор слушал меня как завороженный, время от времени доливая водку в стаканы. Когда я закончил, он попросил мне показать следы от наручников и посоветовал все-таки смазать зеленкой. Потом, когда кончилась водка, Копайко спросил меня о дальнейших планах. Я не мог все ему рассказать, сказал только, что отправлюсь, когда там будет ночь. Виктор сказал, что сейчас ему надо уйти, но ближе к ночи он вернется.
Вообще-то я бы и сам с этим парашютом разобрался, но когда вернулся Виктор, он стал мне не только рассказывать и показывать, как им пользоваться, но еще и всякие страхи излагать. Что будет, если не так уложить, не так прыгнуть и не так сгруппироваться. Чем больше он говорил, тем больше у меня портилось настроение и сосало под ложечкой. Но я выслушал все его инструкции и понял, как управлять аэродинамическим крылом. Это у обычного парашюта круглый купол, а тут, оказывается, крыло. А потом Копайко показал мне еще одну штуку. Он принес мне арбалет. Арбалет легко разбирался, у него был отличный чехол из синтетики. Я не стал расстраивать Виктора, что его подарок через несколько дней превратится в липкую лужицу. Тем более что пару дней он наверняка еще послужит.
В назначенное время я попросил Копайко отойти в дальний конец комнаты, а сам взял в руки вытяжной парашютик и задержал дыхание.
Глава двадцать вторая
Тюрьма
Глаза Лано за долгое время в каземате почти привыкли к кромешной темноте камеры. В дальнем углу тихо шуршали крысы, пытаясь поделить сухую корочку, которую он им кинул. Вязкий пот стекал по лбу и попадал в глаза. Нет большей пытки, казалось Батриду, чем жаркая, влажная, темная камера. Весь свет, который помогал хоть как-то осмотреться в каземате, приходил из глазка на двери, не прикрытого ленивым тюремщиком. Профессора держали в тюрьме уже второй день, никаких обвинений не предъявляли, на допросы не водили. Только в первый день пришел священник и, осенив себя круговым знамением, предложил ему взять святое писание, чтобы во время заключения невинно заблудший мог просветлиться. Цинизм такого предложения Батрид оценил, как только понял, что освещения в камере нет и не будет.
Принесли пищу. Понятие времени в темнице потеряло смысл, единственное, что отмеряло его хоть как-то, это завтрак, обед или ужин. Всегда одна и та же баланда и один кусок хлеба. Потом от безделья и мрака приходило забвение. Только по тому, что пищу приносили уже шесть раз или семь, можно было понять, что прошло как минимум два дня… А что с Дуду? Он при виде боевых монахов моментально исчез, словно скаут в лесу…
* * *Батрид, совершенно потерянный и лишенный всяких надежд, приехал в столицу Цада Лирмор и прямо с вокзала хотел направиться к властям в надежде на помощь. По договору о научном сотрудничестве такого известного ученого, как Батрид, должны были встретить с почетом и в любом случае помочь с возвращением в Лорею. Но на выходе из вокзального здания, помпезного, покрытого каменной резьбой, к Лано, держащему за руку Дуду, подошел наряд боевых монахов в полном вооружении. Мартыш, почуяв беду, пискнул, вырвался и ринулся назад в здание так, что его водородный шарик затрепетал в воздухе, словно хотел вырваться и улететь. А Батриду монахи заломили назад руки, накинули на голову мешок и потащили к стоявшему невдалеке служебному экипажу, запряженному парой верблюдов с шипастыми лапами. Мешок с головы сорвали только в камере. Тот факт, что его схватили монахи, говорил, что это дело рук церковников. Формальная светская власть Цада могла быть и не в курсе происходящего. Так что надежды, что междуконтинуумные договоренности будут выполняться, не было.
Полубред-полусон прервал скрип открывающейся двери. Это было что-то новое. Пищу всегда просовывали в личину на уровне пола, которая прикрывалась отдельной дверцей. Кто-то по ту сторону гремел ключами, скрипел запорами, не произнося при этом ни слова. Наконец дверь распахнулась. В камеру вошли два стражника, они поднесли факелы лицу Батрида, словно нарочно пытаясь ярким светом причинить узнику страдания. Когда Лано смог хоть что-то видеть сквозь выступившие слезы, он различил склонившегося над ним человека в клерикальном одеянии. В руках тот держал четки и символ веры – серый металлический диск.
– Прикрой глаза, сын мой, – ласково сказал священник. – Не стоит испытывать муки, которых можно избежать. Дай своему телу освободить душу. Готов ли ты покаяться в своих прегрешениях?
– Если я и грешен, как вы говорите, то уж точно не перед вами я должен каяться. Я атеист, – сердито ответил Лано, принципиально не закрывая глаз.
Он был внешне спокоен, только пальцы в какой-то момент безнадежно стали искать конец поясного шнурка. Но пояс отняли сразу, еще в арестантской карете.
– Атеизм не грех, это искреннее заблуждение до тех пор, пока не становится воинствующим. Есть ли в тебе грех воинствующего атеизма?
– А почему вообще я должен вам отвечать? Вы бы хоть представились. – Батрид не терял присутствия духа.
– В тюрьме и перед небом все равны. Только одни с ключами, а другие без. У вас ведь нет ключей от камеры и от неба, не так ли? И у меня нет. Так что… Я простой служитель неба и пришел понять, насколько правы наши органы безопасности небесного престола, что заключили тебя под стражу. И так как они мне сказали все, что знали, осталось узнать все, что знаешь ты, сын мой.
– Да я старше вас! Тоже мне отец… – фыркнул Лано.
– Не надо спорить, вы же называли своих студентов учениками, хотя многие из них ничему не научились? Не так ли, уважаемый профессор? – кротко возразил священник.
– Вы искушены в полемике, – заметил Батрид.
– Полемика не лучший способ выяснения истины в тюрьме. Здесь есть другие методы. И поверьте, уважаемый профессор, вот в этих других методах мы искушены гораздо больше. – Священник склонил голову.
– Вы хотя бы скажите, в чем меня обвиняют! – громко и зло спросил Лано.
