Федор Ильин - Долина новой жизни (с илл.)
— Все они никогда не представлялись мне настоящими людьми. Я не удивлюсь, если в один прекрасный день они исчезнут с лица земли.
— Ну, это уж чересчур, — возразил Фишер. — Среди них есть много прекрасных работников и ученых. Способности их велики и разнообразны. Но чтобы быть вполне справедливым, я должен добавить, что у них нет инициативы. Я не представляю их себе без руководства со стороны лиц, прибывших сюда извне.
— Значит, их мозг устроен несколько иначе, чем наш? — спросил я.
— Это сказано слишком сильно. Средний уровень умственных способностей, я сказал бы, у них выше, таланты редки, а гениальности я не знаю.
— Трудно сказать, что важнее: высокий средний уровень или богатство талантов, — сказал я.
— Этот вопрос, как я слышал, занимает Куинслея, и он уделяет много внимания работе мозга, — отвечал Фишер.
Мое лицо вспыхнуло от негодования при этих словах. Передо мною предстала картина, виденная вчера в лаборатории. Анжелика заметила это и, взяв меня за руку, тихо спросила:
— Что с вами?
Меня выручил приход Мартини и Карно.
Друзья приближались по дорожке сада, одетые в белые легкие костюмы.
Против обыкновения, Мартини был серьезен и даже угрюм. Когда они заняли места за столом и хозяин налил им в стаканы легкого местного пива, Карно нагнулся к нам поближе, осмотрелся из предосторожности, не подслушивает ли нас кто-нибудь, и заговорил полушепотом:
— Я узнал из верных источников, что дело обстоит гораздо хуже, чем предполагалось. Некоторые разряды здешних людей обречены на вымирание; допущены роковые ошибки; но это не все: последние обследования учеников младшего возраста, а также детей показали прогрессирующее падение умственных способностей. Время восприятия впечатлений и время запоминания удлиняется, сообразительность понижается. Увеличению веса тела у новорожденных не соответствует их умственное развитие, наоборот, физическое их развитие, улучшающееся в последних выводках, ухудшает развитие мозга.
Фишер развел руками и безнадежно опустил голову.
— Это новый удар Куинслею.
— Слух идет от Тардье, он только что закончил отчет о последних испытаниях. Конечно, колебания наблюдались и раньше, но такого резкого падения до сих пор не было.
Мартини обвел всех торжествующим взглядом.
— Что я всегда говорил! Я не биолог, но во мне говорил простой здравый смысл. Нельзя безнаказанно калечить природу. Женщины, любовь, макароны и прочее так же необходимы, как воздух и вода, — проговорил он серьезным тоном.
— Благодарю вас за любезность! — воскликнула фрау Фишер. — Вы сравнили женщин с макаронами.
— Прошу извинить меня, mesdames, я не делаю никаких сравнений. Я хотел только сказать, что здесь все отвергается, а между тем я убежден, что и такие глупости, как макароны, играют важную роль в жизни человека. Что же касается любви… О, я боюсь об этом говорить, я произнесу тогда целую речь. Женщины без любви — это что-то отвратительное, я бы сравнил их с пищей без соли или с шампанским, утерявшим или никогда не имевшим игристости. Нет, они гораздо хуже — я не подберу подходящего сравнения.
— Уж не говорите ли вы так потому, что на себе испытали разочарование в такой женщине? — заметил Фишер.
— Я сомневаюсь только в одном: была ли это вообще женщина? — пробурчал в ответ Мартини.
— Я надеюсь, это было давно, — осторожно вставил Карно.
— Да, да, это было давным-давно. Я вспомнил об этом только к случаю, сказал Мартини и выпил до дна стакан холодного пива.
Фишер попыхивал своей сигарой и задумчиво говорил:
— Непредвиденное обстоятельство, катастрофа. Бог знает, останется ли в силе наш договор.
В это время к нашей компании присоединился Чарльз Чартней. Элегантный, как всегда, свежевыбритый, пахнущий духами, он стоял перед нами, стройный и моложавый, и держал в руках шляпу.
— Каковы новости? — обратился к нему хозяин. — Все приходящие приносят нам печальные известия.
— Печальные известия? Я не согласен, я назвал бы их — интересные известия. Мы живем в стране, полной всяких диковин чудес. Мы зрители, а они актеры. Я доволен. Последнее время мне было что-то скучно.
Он вынул папироску из золотого портсигара, закурил и сел на стул, заложив ногу за ногу. Вид у него был самый беспечный и веселый.
— Философ! — воскликнул Мартини.
Карно сказал:
— Я всегда завидую мистеру Чартнею, его спокойствие и выдержка поражают меня.
Я вспомнил, как этот спокойный человек реагировал на известие о смерти Гаро. Я заметил:
— Под внешним спокойствием иногда скрывается буря.
— Я думаю, — продолжал Чартней, — что в этой стране могут жить только люди, мыслящие подобно мне. Другим не следует оставаться здесь.
— Хе, хорошо сказано, — вскочил со своего места Мартини. Он приблизился к Чартнею и многозначительно зашептал:
— Если бы кто-нибудь из нас захотел удрать отсюда, вы не отказались бы помочь?
Чартней откинулся на спинку стула.
— Вы думаете, что это невозможно? В мире ничего нет невозможного. Надо хорошо обдумать план, разработать все детали, предвидеть все возможное и даже невозможное — тогда успех обеспечен.
Мартини отскочил от него.
— Но ведь это слова, и ничего конкретного!
— Неужели вы думаете, что здесь, за столом, среди разговора, я могу сказать вам что-либо иное, кроме общих фраз? — с сознанием полного достоинства отвечал Чартней.
Во время этого разговора Анжелика пристально смотрела на элегантного англичанина. Во мне зашевелилось подозрение, что он ей понравился своим уверенным тоном и выдержкой. Ни на чем не основанная ревность всегда приносила мне много мучений.
Чартней, вероятно, заметил этот устремленный на него упорный взгляд. Он слегка пододвинулся к Анжелике и произнес, подчеркивая слова:
— Лично я не собираюсь бежать, но считаю это возможным для тех, кому явится необходимость.
На следующий день я получил приглашение на большое заседание в кабинет Куинслея Старшего.
Такого многочисленного собрания я не видел раньше. Все скамьи амфитеатра были заняты; на свободном пространстве стояли стулья запоздавшие помещались на них. За столом на возвышении восседали Вильям Куинслей, Макс Куинслей и шесть членов правительства, самые авторитетные ученые из местных жителей. Многочисленный секретариат был налицо. Старик Куинслей уже не сидел в кресле, он попросту лежал, откинувшись на спину. Закрытые глаза, ввалившиеся щеки, бледность лица и полная его неподвижность создавали картину смерти.
Осматриваясь по рядам, я увидел Петровского, Чартнея, Кю, Гри-Гри, Ли-Ли, Шервуда, Педручи, Крэга, Тардье и всех других, кто занимал здесь более ответственные посты. Фишер и Мартини прибыли сюда вместе со мной, и мы сидели рядом. Карно занял место несколько позади.
