Мария Фомальгаут - Продам май (сборник)
Раньше только на картинках видели.
Рояль… вот вам и рояль, пока туда-сюда, пока судили-рядили, каждый на себя тащил, рояль в стеночку-то и уехал. И Манька за ним.
Да, не ослышались… и Манька за ним. Она же, балда осиновая, ух в этот рояль вцепилась, не отдает, мой, орет, я первая увидела, руки прочь, все такое… вот с ним и укатила, стоим, смотрим, как во сне, вон руки ее в стену уползли, где руки, там и голова, там и все… И стоит такая оцепенелая, не шевелится, будто видит там что-то за стеной, чего мы не видим… дед этот, сто лет в обед, за Манькой было кинулся, мы еле удержали, что там хватать, вот так схватишь, у тебя одна нога ее в руке останется, а всего остального и нет уже…
Страшно так…
Ух, убивался дед, а как не убиваться, сильно он дочурку свою любил… Да и жить ему одному не сподручно как-то… Ничего, через пару деньков к Егорычу перекантовался, а там и изба дедова рухнула. А как хотели, земля-то, она тоже не вечная, осыпается земля, падает в бездну. Помню, мальчишками от деревни убегали, далеко-далеко, через луг, через луг, а там и лесок был, и озерцо какое-то, и там уже, за леском – обрыв, в бездну. Бегали, смотрели, как земля осыпается, все на убыль идет. О-ох, мамки нас лупили, а как не лупить, засмотришься, зазеваешься, сам туда в бездну и ухнешь…
А сейчас что, уже и лесок осыпался, и лужок осыпался, одна деревенька осталась, да и тут нет-нет да и свалится какой дом. Мой-то еще ладно, возле Дороги стоит, что возле Дороги, за то вообще можно не париться, век еще стоять будет. А вот что на окраине, то да… Спишь себе ночью, тут бах, крах, тарарах, выскакиваешь, оглядываешься, а что так пусто стало, а еще бы не пусто, где дом Андрейкин? Нету. И Андрейка с ним туда же, аминь…Сегодня подфартило.
Ну, как подфартило… ну так, маленько. Много чего на дороге хорошего понаехало, и тостер тебе там, и микроволновка, и елочка проехала наряженная такая, мы ее тихохонько забрали, посреди деревни поставили. А что, у нас обычай такой, елочка проехала, значит, все, Новый Год подоспел.
Спраздновали. Ну все при всем, как всегда, бокалы подняли, бокалы тоже на Дороге валялись, этих помянули, кто не дожил, под кем земля осыпалась, кто в стену ушел. Желаний всяких понажелали, чтобы все было, чтобы на Дороге все валялось, все такое.
Я Новый Год-то у Егорыча встречал, все как-то так повелось, кто один живет, тот к Егорычу на праздник наведается. И Кузьминична тут же, ох и вырядилась к праздничку, где только что достала, а что судить, на Дороге еще и не то добудешь…
Ну и десять дней потом у Егорыча кутил, а что еще делать-то… И подарков Дорога многонько надавала, расщедрилась, тут тебе и кресло, и ковер, и дом целый проехал, мы его Кузьминичне сбагрить решили, не век же ей в хибаре своей жить… И еще много чего…
Вечерами с детишками егорычевыми возился, они хоть и амбалы здоровые вымахали, мозгов-то хрен да маленько… Ну, уму-разуму их учил потихохоньку, арифметику там, дважды два четыре, пятью пять – двадцать пять, гласные, согласные, жи, ши пиши с И, ну, как мамка в детстве учила. Хрен пойми, зачем оно надо, а как не надо, традиция она традиция и есть. Помню, как по молодости на дороге книжки подбирали, буквы знакомые искали, которым мамка учила, а, бэ, вэ, о, а дальше не знаем. Потом-то уже не до книжек стало, дом свой надо, хозяйство свое, курей там, корову, а молодежь пусть развлекается, играет, кто больше букв знакомых найдет…
Ну еще так по мелочам учил… географии… а что там учить, это у нас по молодости географии до хренища было, и лужок, и лесок, и озеро, учи не хочу, а сейчас что… десять домишек, вру, девять уже осталось, без манькиного, дорога да стена. Вот так и есть, дорога ползет, и хрень всякая из пустоты, из бездны, из бесконечности на дорогу опускается, и к Стене ползет.
Тут кто-то из амбалов ляпнул, а что за стеной? Ну я ему и сказал, как мамка в детстве говорила: а сходи да посмотри, что у меня-то спрашиваешь? Притих, уши прижал, ясное дело, кто же туда полезет…Сегодня не подфартило.
Так не подфартило, что неподфартивее некуда.
Сынишка-то у Егорыча запропал.
А запропал, это дело гиблое, дело темное, гиблее некуда. У нас-то захочешь – не запропадешь, полтора домишка, да землички чуток. Так что если запропал, тут две беды себе думаем: или с землички за край земли сколдыбасился, или, башка дурная, за хреновиной какой к стене ломанулся, в стену и утянулся.
Ну что, что, походили, конечно, по домам – по теремам пошукали, не сидит ли у кого Панька Егорычев, не засиживается ли. Особо на Оксютку грешным делом думали, уж больно она парню егорычеву глазки строила, вот и выстроила, вела, поди ж ты, а Панька у нее в доме и схоронился, чтобы батька ему бока не намял… А нет, Оксютка сама все глаза выревела, и никогошеньки у нее в комнатке нет, один котяра сидит, муркает, намывается.
А потом глядь-поглядь – а у Егорыча на кухне бумажка лежит, к столу пришпиленная, и написано, дескать, не ищите, ушел в стену, посмотрю, чегой там есть. И написано-то каля-маля, не разберешь, я бы ему в школе за каляки-маляки такие пару влепил…
Вот это не подфартило, так не подфартило.
Уже и не знали, что мозговать: так-то человек случаем в стену утащится, так поминаем, оплакиваем, как усопшего, а тут самостийно в стену ушел, вроде как самоубился. Ну и отпевать, отплакивать не стали, молча помянули, как самоубивцев поминают. Оксютку жалко, изрыдалась девка, изболелось сердечко…
А через месячишко и Оксютка загинула. И тоже бумажку оставила, к столу приколола. Ох, костерили деваху, а что костерить, ясен хрен, у любимых один загинул, второму не жить, не дышать.
Да это-то полбеды… А дальше как мор какой пошел, как дурь какая, то один загинет, то другой, кто с женой поссорится, – и тудыть, в стену, кого отец-мать высекут – тоже тудыть. А то и вовсе без причины, бумажку оставят, так мол, и так, хочу знать, что там…
Да то еще подмечать стали, кто с катушек сбрендит, со злости туда ускакает, так наутро кровь на стене выступит, промелькнется. А на кого дурь найдет мир за стеной глянуть, тот бескровно загинет.
Так-то…А потом и не подфартило.
Так не подфартило, что раньше никогда так не неподфартывало. Мы еще рады-радешеньки, по Дороге-то за день уж чего только не понаехало, и плиты, и холодильники, и диван матерый такой, и плазмы, и эти все, айфоны-хренфоны, парням-девкам на радость…
А к вечеру глядь – земличка-то наша и рухнула.
Крепенько рухнула, вот так полземли хлобысь – и нетути. И ладно бы пустырь какой рухнул, да хоть дом чей рухнет, не так жалко, а то поле.
Ох, горе горевали, а как горе не горевать, из чего хлеб печь, где муку взять… Бабы вой подняли, у мужиков только мат-перемат стоит, а что делать-то?
Это к вечеру уже смекнули, что делать, Егорыч смекнул, ну, Егорыч мужик башковитый, чтобы он да не смекнул! У Дороги сел, мы уж грешным делом подумали, в стену самоубиться хочет, ан нет, видим – хоп, хоп, на дороге чегой-то ловит, глядь – то хлеба каравай, то масла кус, то сала шмат.
